Музыка и музыканты - Галина Яковлевна Левашева
Так вот, для того чтобы всего этого не случилось, скрипач должен с самого начала приучить свою руку и свои пальцы к определенному положению на струне. Причем таких положений, или, как их называют, позиций, очень много. И нужно их не только запомнить, не только выучить, но и привыкнуть к ним настолько, чтобы уже не думать о том, какую позицию в каком месте применять. Рука скрипача должна сама находить правильное положение на грифе, пальцы — абсолютно точное положение на струне.
Теперь вы, наверное, понимаете, почему учиться играть на скрипке начинают с самого раннего детства, понимаете, что нужны долгие, очень долгие годы труда, бесконечные часы упражнений.
Скрипачку, чей портрет вы здесь видите, зовут Екко Сато[31]. В 1959 году она приехала из Японии в Москву, чтобы учиться у советского скрипача, теперь лауреата Ленинской премии, Леонида Борисовича Когана.
Екко — поразительная девочка.
В свои двенадцать лет она играла такие большие и сложные произведения, как скрипичные концерты Моцарта и Хренникова, причем играла превосходно, с подлинным артистическим вдохновением и профессиональной уверенностью. Ей уже знаком был очень большой успех — ее талантливой игре аплодировали и в Токио, и в Москве, и на Украине, и в Белоруссии.
Все это, конечно, поразительно, но такое уже бывало. Мы знаем таких же замечательных скрипачей-ребят.
Поразительно в Екко не это.
Как-то у нее в гостях побывала одна московская журналистка.
— Сколько же времени ты занимаешься? — спросила она у Екко.
— После завтрака и до обеда.
— А после обеда?
— После обеда опять занимаюсь. Часов восемь получается в день.
Утро, день, вечер — Екко занимается; весна, лето, осень, зима — Екко занимается; ее друзья идут в театр, на каток, едут за город — Екко занимается.
Даже ее педагог Леонид Борисович Коган говорит, что это слишком много. Наверное, не найдется человека, который бы не мечтал хоть раз в жизни услышать такое от своего учителя. Но Екко с ним не согласна: она приехала в Москву учиться, вот она и учится.
Екко спрашивают, когда она стала заниматься музыкой.
— С четырех лет.
— И сразу по восемь часов в день?
— Нет, тогда играла мало: три—четыре часа.
И это называется мало! Невероятно!
Конечно, это случай исключительный, но должна вам сказать, что почти все скрипачи — люди одержимые. Они влюблены в свою скрипку. И занимаются все они очень много.
Если вы придете в общежитие консерватории, то сразу же услышите доносящиеся изо всех дверей голоса роялей, флейт, гобоев, но можно сказать с уверенностью, что в этом хаосе звуков больше всего будет скрипичных голосов.
Зато какое невыразимое наслаждение испытывает скрипач, когда капризный, коварный, но уже страстно любимый им инструмент — его скрипка — начинает слушаться. Все чаще и чаще появляется ощущение, что пальцы бегут сами — легко, свободно, стремительно. Чтобы убедиться в этом еще и еще раз, чтобы почувствовать полную власть над скрипкой, скрипач берет для своего репертуара все более трудные произведения. Технически трудные. Он упивается своей блистательной техникой, он счастлив, он — виртуоз!
И вдруг он слышит, как о нем говорят: «Да, он, конечно, блестящий скрипач, но музыкант он неважный — легкомысленный, несерьезный...»
Как вы думаете, приятно о себе такое услышать? Это он-то несерьезный? Он, который по 4—6 часов в день не выпускает из рук скрипки; он, который по многу сотен раз повторяет одно и то же место, пока не добьется предельной чистоты интонации, подлинной легкости, настоящего темпа?!
В чем же дело?
А в том, что, увлекшись преодолением технических трудностей, он забыл главную заповедь музыканта.
«Главное, — говорит дирижер Леопольд Стоковский, — что выражает музыка. Как это достигается — проблема второстепенная».
Скрипач перестал думать о содержании музыки. А музыка этого не прощает.
Во всем мире восхищаются сейчас игрой Давида Ойстраха. О нем пишут: «Его скрипичное искусство действительно феноменальное, но слушателей он увлекает главным образом музыкальностью и одухотворенностью игры».
Но ведь даже Ойстрах, вдохновенный, одухотворенный музыкант, в свое время испытал на себе опасное, порой губительное увлечение виртуозностью.
«Главный из его недостатков, — писали когда-то о молодом Ойстрахе, — увлечение внешне виртуозной стороной исполнения, в ущерб глубине музыкальных образов».
Больно и неприятно слышать музыканту такую резкую критику, и самое трудное — согласиться с ней, поверить в ее справедливость. Но Ойстрах нашел в себе силы поверить, нашел потому, что и тогда уже был большим художником, талантливым музыкантом. И «главный недостаток» исчез бесследно.
«Всегда искать оценок и советов. Многих считать своими учителями. Никогда не обижаться даже на резкую критику. Уметь и в упреке, хотя бы на первый взгляд несправедливом, обнаружить причину, корешок этого упрека».
Так говорит замечательный советский актер-кукольник Сергей Образцов. Превосходный совет!
На титульном листе скрипичного концерта Дмитрия Шостаковича:
«Посвящается Давиду Ойстраху»; на первой странице скрипичной сонаты Сергея Прокофьева: «Посвящается Давиду Ойстраху». Эту же надпись можно увидеть на многих скрипичных сочинениях советских композиторов. Авторы благодарят не только первого исполнителя нового сочинения, но и помощника, потому что, когда создавались эти сочинения, Ойстрах был рядом. Он вместе с композиторами искал, пробовал. Он советовал, и ему верили.
Ойстрах играет
Призывно и радостно зазвучал оркестр, словно объявляя о начале веселого и яркого праздника. Начинается скрипичный концерт Хачатуряна[32]. И кажется, что это уже не зал Филармонии с его строгой парадностью, а зеленая долина у подножия красавца Арарата, что сейчас действительно начнется какой-то национальный армянский праздник,— мы увидим мужественные и бурные пляски мужчин, плавные, грациозные хороводы девушек, услышим народные песни...
Голос скрипки Ойстраха возникает совершенно неожиданно — чистый, звонкий. И, услышав этот голос, смолкает оркестр. Так стихает и расступается толпа, освобождая место для стремительно вбежавшего в круг танцора.
Вслушиваешься в этот разбег мелодии и поражаешься, с какой точностью передает Ойстрах национальный характер музыки. Чуть-чуть изменился тембр — и кажется, что уже не скрипка, а какой-то народный армянский инструмент играет вступление к танцу.
Снова зазвучал оркестр. Как будто бы с той же силой, что и в начале. Вьются причудливые, «узорчатые», как армянские ковры, пассажи скрипок оркестра. А среди них — одна-единственная, неповторимая. Ее отличишь всегда, ее голос сочнее и в то же время мягче, лиричнее, вдохновеннее других голосов.
Звучат трубы, флейты, литавры— играет весь оркестр, словно все участники праздника включились в веселый, энергичный танец. Это скрипка Ойстраха,
