Этюд на холме - Хилл Сьюзен Susan Hil

– Все, что вы нам уже сказали, мистер Дэвисон, кажется действительно полезным. Но это очень важно. Даже самая маленькая деталь, которую кто-то вспомнит, может очень сильно нам помочь. В данный момент мы проводим масштабную полицейскую поисковую операцию на Холме.

Атмосфера в комнате изменилась. Внезапно их разговор коснулся жизни и смерти. Он представил себе картину, как люди в форме, растянувшись в длинную линию, шарят палками тут и там, тут и там, медленно продвигаясь вперед.

– Я понимаю, – сказал он тихо, взглянув женщине в глаза. – Я точно знаю, что Холм обсуждался в качестве места, куда она могла бы ходить вместо речного берега, но я правда не помню, я ей это предложил или она сама. Там ее видели последний раз?

– Мы пока продолжаем собирать информацию, мистер Дэвис, – сержант поднялась. Ее лицо снова стало непроницаемым в тот момент, как она перешла на холодный профессиональный язык, мгновение их интимного взаимопонимания прошло.

Она дала ему свою визитку.

– Я бы попросила вас еще раз как следует подумать об обеих ваших встречах с Дебби Паркер. Если это возможно, проверьте записи, которые вы, может быть, делали. И если что-нибудь, любой незначительный факт, всплывет в вашей памяти, то срочно позвоните нам. Неважно, если это покажется пустяком, – об этом уже нам судить.

– Конечно. Я обязательно помедитирую сегодня с мыслями об этом, когда закончу свои встречи.

– Мы вам будем очень за это признательны. – Тон молодого человека показался ему ироничным, но, когда Колин посмотрел на него, его лицо не смеялось.

Двадцать пять

– Лучше, уже гораздо лучше! Теперь давайте пройдемся по этому куску еще один раз, с самого начала.

По хору пронесся вздох недовольства. Этим вечером они работали усерднее, чем, как им казалось, когда-либо раньше, и было уже девять тридцать – время, когда пора бы промочить горло.

– Когда вы будете готовы, леди и джентльмены.

– Садист, – сказал кто-то еле слышно.

Хормейстер Дэвид Лейстер улыбнулся:

– Спасибо. Так, Dona nobis pacem…[12] Paaaa… cem – и помните, пожалуйста, что это слово значит «мир». Баритоны, не надо так устрашающе греметь… собираемся, и… три, четыре…

– Dona nobis pacem…

Несмотря на усталость и пересохшие горла, музыка все еще лилась из них, вдохновляя петь лучше, чем когда-либо. Фрея никогда не чувствовала себя настолько растворенной в музыке, и ее никогда так не трогало то, что она пела, хотя для нее это и было сложно. Она услышала, как альты остановились на несколько тактов, и представила, как могучая оратория Бриттена будет звучать, когда вместе с ними в соборе будет целый оркестр, а не только хормейстер со своим пианино, как бы он ни был хорош.

Звук медленно утихал. Никто не кашлял и не прочищал горло еще какое-то время. Дэвид Лейстер слегка нахмурился. Они ждали, что он скажет, чтобы они спели еще раз, и еще раз, и еще…

– Я всегда удивляюсь, почему мне каждый раз приходится дожидаться глубокого вечера, чтобы получить лучший результат. На этом все. Спасибо, хор.

Они зашумели, отодвигая стулья и пюпитры.

– Увидимся в «Кис»? – Джоан Янгер, певшая рядом с ней альтовую партию, коснулась ее руки.

– Не уверена. Я выжата как лимон.

– Я слышала о пропавшей девочке.

– Да. Большая операция.

– Еще одна причина, почему тебе надо расслабиться.

– Может быть.

Фрея убрала свою партитуру в старый черный футляр, который был у нее еще со школы, и начала выбираться из толпы. Она не соврала, когда сказала, что устала, а еще у нее болела голова. Дни типа этого были тяжелыми для всех, даже для самых закаленных. Она пришла на репетицию хора Святого Михаила, вместо того чтобы залезть дома в горячую ванну и рано лечь спать, потому что знала, что музыка не просто ее отвлечет, но прольет настоящий бальзам на ее душу, а сам процесс пения обязательно поднимет ей настроение. И она не ошиблась. Внутри нее воцарился мир, но она совсем не была настроена еще час с лишним пить и разговаривать, перекрикивая шумную толпу в прокуренном баре. Она пришла после семи тридцати, и ей пришлось пробираться между рядами тех, кто пришел вовремя. Дэвид Лейстер остановился и с раздражением указал на то, какую суматоху создают опаздывающие. И сейчас она в одиночестве вышла навстречу холодной звездной ночи, радуясь тому, что снова оказалась на свежем воздухе. Ее машина была припаркована с другой стороны собора, потому что, когда она приехала, все места ближе уже были заняты, и, когда она зашла за поворот, оставив позади главный западный вход, вокруг стало удивительно тихо. Дома вокруг были темными, но на улицах стояли фонари – старомодные, как в сказочных книгах, – и из них на мостовую лились топазовые лужицы.

Такой ночью одно удовольствие было медленно прогуляться по этим древним местам, но по пути голову Фреи вновь заполонили мысли о двух пропавших женщинах. Они прогуливались или бежали куда-то в одиночестве – но что происходило потом и где они были сейчас, живые или мертвые, в безопасности или под угрозой? Она вздрогнула, но не потому, что ей было страшно, только не в этом священном и оберегаемом месте, но потому, что в силу профессиональных знаний ее ум стал рисовать картины насилия и его последствий. Это было первое ее дело в Лаффертоне, которое потребовало от нее той же степени вовлеченности, что и лондонские дела. Сама того не желая, она начала ассоциировать себя с этими женщинами. Она чувствовала личную ответственность перед ними. Она должна сделать для них то, что они не могут сделать для себя сами.

Поиски на Холме приостановили, когда стемнело. Найдено ничего не было. Они возобновятся, как только наступит день, и будут продолжаться либо до тех пор, пока они что-нибудь не найдут, либо вся территория будет прочесана безрезультатно.

Она прошла последние два ярда, которые отделяли ее от машины. Она хотела бы избавиться от этих мыслей, но не могла, и не стала бы, пока все как-то не разрешится. Это было сутью ее работы и сутью ее самой. Однажды инспектор в Лондоне сказал ей, что это ее слабость:

«Чтобы подниматься вверх и занимать высокие должности, нужно научиться отстраняться, Фрея, и, кажется, ты на это неспособна. Ты не можешь оставлять все дела, когда заканчивается день. Ты берешь их домой. Ты ужинаешь вместе с ними, ты берешь их с собой в постель. Ты выгоришь».

В каком-то смысле это было именно то, что с ней произошло в Лондоне – она выгорела. Но Лаффертон подарил ей новую жизнь и воскресил в ней решимость. Она знала, что позволяет некоторым делам завладеть собой, проникнуть в сны, но она была тем, кем была, и попытки переделать себя насильно казались ей предательством. И еще они сделали бы ее худшим офицером, в этом она была уверена.

Глубоко погрузившись в свои мысли, Фрея сошла с дорожки, когда внезапно из-за поворота возник автомобиль и осветил ее фарами. Фрея обернулась, когда водитель остановился и засигналил.

– Фрея?

Она была ослеплена ярким светом. Окно серебряного «БМВ» начало медленно опускаться, а фары – гаснуть.

– Кто это?

Но как только она сделала пару шагов ближе, то узнала его, что ее приятно удивило.

– Сэр?

– Зачем это вы ходите по району в одиночестве?

– Иду с занятий хора в соборе. Я опоздала, и там уже не было места, так что мне пришлось припарковать машину здесь.

– Моя мать пела?

– Еще как. Она пошла в «Кросс Кис» с остальными, но у меня сегодня не то настроение.

– Подождите.

Он поставил свою машину на парковочное место рядом с одним из темных домов, выключил двигатель и вышел.

– Вы приехали за Мэриэл?

Он засмеялся:

– Нет, я приехал домой. Я живу здесь.

– Вот это да. Я не думала, что здесь кто-то живет, мне казалось, что в этой части района остались только офисы.

– В основном. Тут вот только офисы и я. А служители церкви живут выше и совсем рядом с собором.