Проклятие Озерной Ведьмы - Стивен Грэм Джонс

Я погубила прекрасный вид, мистер Холмс.

Надеюсь, вы не будете возражать.

Но история не может стоять на месте.

Звук сирен, кажется, доносится отовсюду, встает солнце, а где-то неподалеку вроде бы чирикают птицы.

– И еще одно, – говорю я им, и встаю, и вызываю в воображении тех, кто обитает внутри меня: мою Лету, мою Джослин Кейтс, мою – скажи это, скажи – Лану Синглтон, которая прячется в кладовке и готова на все, чтобы спасти своего маленького мальчика.

Лемми опускает трап на аэроглиссер – спасательные лодки придерживали его для меня.

– Вы этой штукой умеете управлять? – спрашивает он меня на трапе.

– Я выросла здесь, – говорю я, а через мгновение я становлюсь тобой, шериф Харди, я – это ты, лечу через кильватерные волны, оставленные всеми этими спасательными лодками, и все кричат мне, чтобы я остановилась, но, эй, у меня действует только одна рука, верно? Я не могу рулить и одновременно выключать двигатель, поймите же!

Или что-то в таком роде.

Как я научилась, наблюдая за тобой, Харди, я направляю глиссер прямо на берег рядом с пристанью, брызги летят мне на ноги.

Все спасательные лодки подплывают к «Английской розе», так что время у меня есть. А все пруфрокцы собираются на южной оконечности города, чтобы поглазеть, может быть, сказать, что и они присутствовали на этой резне.

Это город призраков, вот что.

Во всех смыслах.

Проходит еще десять минут, в мире царит полная тишина, когда из воды наконец поднимается первая голова.

Поскольку долина с этой стороны довольно пологая, этот мертвый участник хора не встает прямо, а всплывает постепенно.

И следующий, и еще один.

– «Карнавал душ», – одобрительно говорю я. Когда-то я пришла на это озеро, чтобы потеряться в фильме. Теперь фильм сам приходит ко мне.

У участников хора, гнилых утопленников, пустые глаза и когтистые пальцы, их глотки не один десяток лет воспевали мясо и кровь, но вот они здесь, все еще в лучших своих нарядах.

Я сижу, смотрю, как они, шаркая ногами, проходят мимо, пока не…

Иезекииль.

Потому что пастух всегда последний.

Он высок, я об этом и понятия не имела, может быть футов шесть с половиной, вот он – Великан из ночных кошмаров маленького Майка Пирсона, с копной седых волос, неухоженной и буйной, с глазами навыкате и ладонями размером с обеденные тарелки, как об этом рассказывается в историях.

В одной руке он держит влажную Библию. Библию, которая дымится от прикосновения к ней солнечных лучей. Она парит и высыхает слишком уж быстро. Как-то раз в начальной школе мне снизили оценку за то, что я написала слово «библия» с маленькой буквы, нарушив правила правописания, но и когда мне дали исправить, я не стала писать ее с большой, потому что индейцев убивали под сенью креста.

Написав это слово с большой буквы, я предала бы свой народ.

Я встаю, чтобы воспрепятствовать Иезекиилю, а он смотрит на меня сверху вниз, оглядывает с головы до ног – что это, мол, за карликовое препятствие? Что за помеха мешает ему проводить в жизнь его священную миссию? Он собирается обратить в свою веру весь мир, заставить всех петь вместе с ним.

– Хватит, напелись, – говорю я и вытаскиваю из своей повязки то, что осталось от золотой кирки.

Я решила держать ее при себе, чтобы избавиться от нее позже.

И вот сейчас я наконец поняла, как ее применить.

Иезекииль презрительно смотрит сверху вниз на меня и на мое слабое оружие, которое вот-вот разлетится на части.

– Ты больше не монстр, – говорю я ему, держа кирку за неровный, тупой конец. – Здесь чудовище – я.

С этими словами я вонзаю кирку ему ниже ребер, целясь в его черное-черное сердце, давлю изо всех сил, упираясь ногами, пока не поднимаюсь на цыпочки, пока не разрываю его нечистое тело своими руками, пока конец кирки не пронзает его горло, выходит наружу ему под подбородок, отчего он откидывает свою огромную голову, направив свой строгий взгляд вверх.

Он дергается с киркой в себе, пошатывается, пытаясь освободиться от нее, его пальцы без пользы вцепляются в ту часть кирки, какую им удается нащупать, а когда он падает на колено на мелководье, весь Пруфрок сотрясается от удара, и теперь, когда он опустился ко мне, я вижу, что кончик кирки, вышедший наружу, снова почернел. Теперь его глаза слезятся золотом, они покрыты золотой пленкой. Золото вытекает из его рта, его ноздрей, его ушей, из-под ногтей, которые скребут ладонь, чтобы уменьшить боль.

– Служба закончилась, – сообщаю я и правой ногой сталкиваю его назад в воду, в его собственную морозилку и, как выясняется, на острые рога Большого Папочки, Рокки – лося-трофея отца Баннера, которые ждут его там. Если бы они были не на мелководье, эта лосиная голова просто выплыла бы из-под него, но поскольку они в воде, где до дна чуть больше двух футов, рога тут же находят опору, и их длинные отростки пронзают грудь Иезекииля, появляются огромными когтями из пустот под его ключицами, а потом под его плечами.

Иезекииль стонет, кашляет, и та же жидкая чернота, что пропитывала моего отца, Йена и Грейсона Браста, а также Джинджер Бейкер, выливается наружу, обтекает кирку.

Он дергается, вытягивает руку, одну ногу то подтягивает к телу, то дрыгает ею, но его тело рушится, рушится, начиная с красной правой руки настоящего индейца, спустя столько лет.

Ну ладно, с левой руки. Но Уэс бы понял.

Поднятая ногами Иезекииля буча в воде унесла его от берега, при этом перевернув самым тяжелым местом – головой – под воду. Похожая на пенек шея лося впервые за долгие годы показалась на поверхности. А по тому, как мутная вода утекает от нее куда подальше, меня вдруг посещает мысль, что озабоченность Баннера была оправданна: на миг голова этого лося вроде бы обретает человеческое тело, человеческий торс с руками и ногами.

Может быть, где-то там даже сверкает значок.

В течение следующих восьми или десяти минут Иезекииль и лось погружаются на дно, пока озеро Индиан не заглатывает их обоих. Затем вода на поверхности успокаивается, словно хорошая мать разгладила одеяло на спящем ребенке.

Я киваю, тяжело дышу и поворачиваюсь к его черной мессе, его нечестивому хору.

Теперь все мертвецы останутся такими навсегда, насколько то известно прессе, это тела, которые вымыло из-под руин Утонувшего Города.

Хорошо.

Но это еще не конец.