Андрей Воронин - Рукопись Платона
— Спасибо вам, батюшка, — дрогнувшим голосом сказала княжна. — Я вам этого век не забуду. Что ж, теперь, когда все хорошо, я надеюсь отдохнуть в тишине и покое. Снова займусь хозяйством, буду читать, гулять, ездить верхом...
— Ну-ну, — с неуместной для священника иронией произнес отец Евлампий, глядя через перила террасы на подъездную аллею.
— Что сие означает «ну-ну»? — спросила княжна и привстала, но ничего не увидела: подъехавший экипаж уже скрылся от нее за перилами.
— Сие означает, что к тебе, матушка, Иван Игнатьевич пожаловал, собственной персоной.
— Полицмейстер?
— Он самый. Не иначе как в городе опять что-то стряслось, а он от великого ума не знает, с какого конца за дело взяться...
Это действительно оказался полицмейстер, но приехал он, к счастью, не по делу, а, напротив, с извинениями и с огромным букетом любимых княжною роз. Розы были чудесны, полицмейстер смущен, пристыжен и сам красен, как пунцовая роза, так что не простить его было нельзя. Гости засиделись до вечера, и, стоя в сгущающихся сумерках у перил террасы, княжна с грустной улыбкой слушала, как отец Евлампий и полицмейстер нестройным дуэтом слезливо выводят:
Среди долины, ровныя,
На гладкой высоте,
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте...
Солнце садилось за верхушками парковых деревьев, воздух стремительно синел, теряя прозрачность; на востоке, низко над горизонтом, зажглась первая звезда. Поворотив к ней широкое, обрамленное мохнатыми бакенбардами лицо с мокрыми от слез щеками, полицмейстер дрожащим от полноты чувств голосом тянул соло.
Княжна улыбнулась, покачала головой и пошла в дом — становилось прохладно, и в синем вечернем воздухе уже тоненько и мелодично звенели вышедшие на вечерний промысел комары.
