Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье
Его приходу неподдельно обрадовались. Целуя Елене Сергеевне руку, Алексей незаметно вложил в неё найденный камень. Глядя, как просветлело лицо матери, вздохнул с облегчением. Простила, и слов не понадобилось.
Отец в этот вечер не работал, а тоже присутствовал за столом. Событие это было выходящим за рамки обыденности. Непременно завтракавшие вместе, за ужином супруги Эйлеры встречались редко. Елена Сергеевна обычно бывала в гостях или ужинала у себя в комнатах. Фёдор Фёдорович, увлёкшись работой, вообще забывал о еде и не вспоминал до тех пор, пока горничная не приносила ему поднос в кабинет. Да и тот нередко оставался нетронутым.
Гостя, по всей видимости, ожидали важного. По крайней мере, прислуги в столовой было больше, чем господ.
Фёдор Фёдорович пребывал в лёгком раздражении. Обычной его одеждой была мягкая домашняя куртка, теперь же, запертый в выходной костюм, он бесконечно поправлял жёсткий воротничок и морщился. Гость отвлёк профессора от работы и вызывал досаду как помеха на пути исследователя – Фёдор Фёдорович уже оправился от потрясения, вызванного разгромом оранжерей, и планировал обустроить в доме зимний сад, чтобы продолжать свои ботанические эксперименты.
Впрочем, неопытному глазу раздражение Фёдора Фёдоровича было не разглядеть, оно терялось среди обычных его манер. И в спокойном состоянии профессор был порывист и громогласен, почти эксцентричен на московский взгляд, но это обычно легко списывалось на его иностранное происхождение.
Как же удивился Алексей, когда увидел уже знакомого ему следователя Селиверстова. Вероятно, Елена Сергеевна весьма надеется на его услуги, раз устраивает полицейскому чину подобный приём.
Господа чинно поздоровались и сели за стол. Тогда как все расправляли салфетки у себя на коленях, Фёдор Фёдорович повязал её себе на шею на манер детского слюнявчика. Алексей привычно подавил раздражение. Зачем отец ведёт себя так нелепо? Неужто момордики недостаточно?
Ужин предстоял долгий, основательный. Перекидываясь незначащими фразами, господа удобнее устраивались на своих местах. Алексей, сидя напротив гостя, с любопытством разглядывал его. Сергей Петрович Селиверстов не был человеком, в котором хоть что-то запоминалось с первого взгляда. Весьма заурядной внешности, лысоватый, в непримечательном костюме. Разве что взгляд привлекал внимание – излишне цепкий. Сближаться с ним не хотелось. И похоже, господин судебный следователь был заядлым курильщиком. Усевшись за стол, он тут же вытащил портсигар, из него папиросу и пристроил всё это возле тарелки. Правой рукой орудуя ложкой, левой он время от времени касался папиросы, крутил её в пальцах и вновь укладывал на скатерть.
Алексей вдруг вспомнил, что в квартире у Варвары Дмитриевны Сергей Петрович так же крутил незажжённую папиросу. Тотчас Алексей будто вернулся на день назад и вновь в полной мере ощутил, что Селиверстов прямо угрожает благополучию Варвары Дмитриевны. Как бы Алексей ни злился на неё, каторги он этой девушке не желал. Ведомый тревогой, он решил спросить напрямую:
– Как продвигается расследование разгрома оранжерей?
Глядя, с каким выражением лица отец поднял на гостя глаза, а мать, наоборот, опустила, Алексей внезапно понял, что отец до сих пор не в курсе, кто их гость и чем занимается. По всей видимости, Елена Сергеевна представила мужу Селиверстова как старого петербургского знакомого.
Следователь же сделал вид, что не заметил переглядываний, и равнодушно ответил:
– Вашими стараниями стоит на месте.
Затем, уставившись бесцветными глазами на Алексея, спросил:
– Зачем же вы, Алексей Фёдорович, вчера выгораживали девицу, если ясно, что это она навела хулиганов на ваш дом?
– Барышню. Варвара Дмитриевна – сестра моего покойного фронтового товарища, Михаила Малиновского. Я… не желаю ей плохого, хоть она и ошиблась.
Селиверстов перестал жевать и, не отрываясь, смотрел на Алексея, будто ожидая продолжения. Смешавшись под его взглядом, Алексей неловко буркнул:
– Она незаконнорождённая, поэтому носит другую фамилию.
И тут же, рассердившись на собственное смущение, зачастил, повысив голос чуть громче допустимого:
– Варвара Дмитриевна – натура весьма романтичная, она действовала исключительно из благих намерений и собственных заблуждений. Всё, что она делала, – передавала сообщения, но даже толком не знает от кого. И в поисках политических преступников она вам помочь не сможет, а вот вы можете легко разрушить ей жизнь!
Селиверстов флегматично жевал, никак не реагируя на горячность Алексея. Лишь пожал плечами:
– О чём вы? Ваше дело – банальный разбой.
Внезапно Фёдор Фёдорович, внимательно следивший за разговором, громко цокнул языком и сочувственно покачал головой:
– Бедная девушка… жаль её.
Алексей перевёл на него взгляд:
– О чём ты, отец?
Фёдор Фёдорович, выстраивая из кусочков в тарелке какую-то фигуру, объяснил:
– Счастливые барышни далеки от политики. Им нравятся платья, цветы и маленькие собачки. Чтобы было красиво. Политикой займётся только барышня несчастная. И мне тем более её жаль, что она… важна тебе, мой друг.
При этих словах Алексей замер, а Фёдор Фёдорович строго взглянул на Елену Сергеевну и произнёс непривычно решительно:
– Оставьте её!
Елена Сергеевна не сразу нашлась, что сказать, и начала неуверенно:
– Но, Theodor… она причастна…
Отец тут же бросил вилку, подскочил на стуле, полностью развернувшись к Елене Сергеевне, и принялся втолковывать, как нерадивому студенту[72]:
– Елена, ты не понимаешь! Нельзя становиться, как они! Нельзя разрушать!
Мать поджала губы, настолько непривычным был резкий тон отца.
– Мы должны делать больше… роста. Чтобы было хорошо!
– Созидать, – подсказал Алексей.
– Спасибо, мой друг. Созидать! Чтобы каждый наш шаг делал больше и не вредил!
Селиверстов заметил с едва заметной усмешкой:
– Вижу, Фёдор Фёдорович, вы придерживаетесь гуманистических идей…
Отец сердито уставился на него:
– А вы?
Сергей Петрович развёл руками:
– К сожалению, гуманные идеи противоречат принципам моей профессии. Каждый должен получить по заслугам. Я не могу отпустить человека, если он виноват перед законом.
Фёдор Фёдорович тут же потерял к нему интерес и вновь повернулся к Елене Сергеевне:
– Елена, я запрещаю! Оставь это!
Все замерли. Фёдор Фёдорович всегда был нечувствителен к тонкостям этикета, но сейчас перешёл всякие границы. Начавшийся как философский, спор превратился в семейную сцену. Елена Сергеевна побледнела и, бесшумно положив вилку, вышла. Фёдор Фёдорович, проводив её взглядом, повернулся к Селиверстову и заявил с преувеличенной учтивостью, ровно с такой, с какой обращаются к булочнику:
– Мы больше не нуждаемся в ваших услугах, любезный.
Селиверстов развёл руками:
– Боюсь, вы не можете мне приказать.
Фёдор Фёдорович в гневе сорвал салфетку с шеи и выскочил вслед за женой.
Алексей взглянул на Селиверстова. На лице судебного следователя было написано абсолютное равнодушие к разыгравшейся картине, единственное,
