Лотос и ветер - Джон Мастерс
Позже, когда разожгли костер и она готовила еду, она подняла глаза и заискивающе заговорила по-русски. Муралев достал скрипку, сдул песок с истертой поверхности и начал играть. Он сыграл мелодичную цыганскую мелодию, и после первого же выступления женщина, готовя, начала петь. Их окружала пустынная тьма, серо-голубая, холодная, а на востоке висел полумесяц. Оранжевые листья пламени росли в костре, увядали и вырастали снова. Сначала женщина пела тихо, но вскоре ее богатое контральто зазвучало громче и охватило всю пустыню. Каждая нота на какое-то время повисала в воздухе, а затем исчезала, не размываясь и не отдаваясь эхом.
И был контрапункт. Джагбир пел. Тихо, на одном уровне с женщиной, намного ниже скрипки, он пел танцевальную песню гуркхов. «Джаун, джем, парели, анхен ма газели сама-джончху Дехра Дун». У него был другой ритм, сложная мелодия, полная хроматических слайдов, гнусавый тенор. Но это был идеальный контрапункт, и смысл, взгляд на жизнь не могли быть далеки от того, что выражено в цыганской мелодии женщины. Песня Джагбира гласила: «Когда ты видишь подмигивающие глаза, подведенные тушью, ты знаешь, что ты рядом с Дехра Дуном».
Робин сонно подумала, что это опасно. Но Джагбир мог бы догадаться, что Муралевы не узнали Гуркхали, когда услышали это. Со своей стороны, опасный или нет, Робин был рад. Он навсегда запомнит эту ночь.
Муралев провел смычком по струнам в сильном диссонансе. По-турецки он сказал: «Хватит!» — и убрал инструмент. Он повернулся к Робин. «У нас есть суслик, Citellus fulvus oxianus, новыйвид, я думаю. Возможно, он станет Citellus fulvus oxianus Muralevi. Это значит, что его назовут в ее честь. Он кивнул в сторону своей жены. «У суслика слишком много врагов. Каждое животное в пустыне любит его съесть, и все хищные птицы тоже. После ужина мне придется поработать над кожей. Я бы предпочел оставить его на всю жизнь в пустыне.
От костра женщина сказала: «Не говори глупостей, Питер. Если бы мы его не убили, это сделал бы кто-нибудь другой. Ты только что это сказал».
Робин подумала: Его волокна не слабее, чем у нее, но они другие. Они движутся в другой плоскости — возможно, как крылья, — и она не может понять. Она его жена, и она удержит его на ногах только благодаря силе своей любви.
Женщина весело сказала: «Еда готова», — и группа разошлась.
ГЛАВА 13
Лежа, завернувшись в мантию, под яркими звездами и темно-желтой луной на западе, Робин думал о холме и руинах, которые он видел в миле отсюда. Это была прекрасная ночь. Но работа, имперские проблемы — он должен был подумать об этом.
В конце концов, Муралевы были натуралистами. Дело было не только в технических рассуждениях и латинских названиях, но и в искренности манеры Муралева. Что ж, они вполне могли быть и натуралистами, и агентами. Они везли его на юг, когда он хотел отправиться на север, и, похоже, вели разведку в поисках воды, или фуража, или и того, и другого. Рост и упадок городов изменили водный баланс этой местности; реки, которые раньше впадали в Окс или Аральское море, теперь исчезли в пустыне. Разведка воды, безусловно, была бы необходима, если бы большие группы войск использовали этот маршрут, который когда-то был более важным, чем сейчас. Муралевы, вероятно, продолжили бы свою разведку к югу от афганской границы. Он не должен тратить на них много времени. Как только он выяснит, чем они занимаются и в какой области работают, он должен оставить их и вернуться на север.
Все это было проявлением здравого смысла лейтенанта Сэвиджа. Робин, неуверенная в себе, хотела остаться с Муралевым — и разве Хейлинг не говорила, что эти две натуры дополняют друг друга?
Он подумал: неважно, что Муралев делает или не делает; он что-то собой представляет. Я должен выяснить, что он собой представляет. Я останусь с ними. Если они отправятся в какой-нибудь город и начнут там интриговать, все будет по-другому. Но Муралев этого не сделает. Ему это не понравится, от него не будет толку.
Энн подумала бы, что ночью холодно, если бы была здесь. Она находила резкость в запахе пустыни и грубость в кислых дневных запахах пота, горячей шерсти и пыли. Сегодня вечером у него защемило сердце, но было ли это из-за того, чего Энн не хотела знать, или из-за того, чего емуне хватало из-за ее отсутствия и из-за того, что ее сияющие волосы не были распущены под его рукой в пустыне, он не знал.
Он бесшумно встал. Джагбир не пошевелился. Джагбир плавал, как утка, в опасных водах секретной службы, за исключением того, что когда он спал, то погружался в глубокий сон, как бревно, неподвижный, прерывисто вздымающийся кусок гранита. У него было единое видение гуркха и непоколебимая вера в себя. Муралевы были на своем месте, лежали близко друг к другу, но не соприкасались.
Робин ускользнул на северо-восток. Как только слабый аромат кореньев, тлеющих на костре, исчез в его ноздрях, он ускорил шаг. Через полчаса он пересек тот рукав реки Карши, где видел ястреба. Бодрствовал только ветер, вздыхавший над пустыней, и сова далеко на западе.
Он подошел к холму и медленно поднялся. Жесткая трава пустыни скрепляла почву; иначе сооружение на вершине не простояло бы и пяти лет. Вершина холма возвышалась примерно на сорок футов над высохшим руслом реки. Он увидел воду на западе — короткие неподвижные полосы тусклого зелено-желтого света. Луна, до полнолуния оставалась неделя, опустилась ниже и приобрела оранжевый оттенок. Он подошел к руинам и не нашел в них ничего, кроме нескольких камней квадратной формы, с выточенными краями, размягченными временем и песком. Он тщательно обыскал холм, но статуи не было. Он думал, что камни были из песчаника, розово-красного и «вдвое моложе времени». Было трудно определить цвет, когда луна заливала их и его руки оранжевым.
Затем он опустился на колени и поискал среди камней. Монета здесь, еще одна? Возможно, здесь есть. Проходил ли здесь завоеватель? ДА. Что он увидел,
