Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье

Толку от рассеянного врача немного. Алексей промаялся до вечера, пока Владимир Семёнович сам не предложил Алексею уйти домой пораньше, выспаться и отдохнуть. Сказано это было в вежливой форме самым участливым тоном, и Алексей не преминул воспользоваться предложенным освобождением. На прощание, затягиваясь папироской, Дубов проворчал будто про себя: «Иногда ведь не разберёшь, то ли губит она тебя, то ли спасает, а всё одно ходишь как привязанный… И как они это делают, ума не приложу». Так Алексей понял, что у старого хирурга теперь есть история и про него, этакая любовная трагедия, не меньше.

На улице только начинало темнеть, когда он вернулся в квартиру. Ему почти удалось не вздрогнуть, когда он увидел в гостиной пожилого мужика в грязной куртке и картузе, с обветренными узловатыми руками и тем особенным цветом лица, который бывает у людей, всегда работающих на улице. Мужик зажёг свет и простуженным голосом произнёс:

– Не пугайтесь, Эйлер! Ваши зубы так отчётливо стукнули, что убедили меня, что маскарад удался. Личина получилась вполне достоверная, буду использовать.

Алексей перевел дух:

– И кто вы сегодня, позвольте спросить?

Рыжий объяснил, тем же «простуженным» голосом:

– Лесосплавщик я. Мои робяты по Москве-реке лес гонют, штобы вам теплее жилось. Вижжать не будете, что я без приглашенья-то явился? Я нарошно в темноте сидел, вздремнул чуток после долгой-то дороги.

– Визжать не буду. Но мне кажется, что «робяты» – не московское произношение, скорее, южное. Антон Михайлович, вам удалось что-либо разузнать по делу или вы развлекались весь день, представляясь мужиком?

Квашнин вздохнул и поник. Позёрство первых минут моментально испарилось. Ничего нового газетчику узнать не удалось. Отец Диомид, священник несуществующей церкви, канул в Москву-реку и мгновенно исчез из памяти горожан. Для самолюбивого газетчика такой расклад был просто оскорбительным.

– Вы не понимаете, Эйлер! Такого не бывает! Всё записано! Мы, журналисты, создаём историю на страницах своих изданий. Мы фиксируем, что происходит в городе, и потом, через сто лет, потомки смогут прочитать, как мы жили. Они, то есть полицейские, ведут записи в своих протоколах. И все мы там! Записанные! Не бывает такого, чтобы человек исчез, как растворился! А труп Диомида и до морга не добрался! Исчез прямо на полпути между Сретенским мостом и прозекторской! Да кому он сдался, этот полусумасшедший священник! Что он мёртвый-то расскажет?

– Расскажет, как его убили, Антон Михайлович. И, возможно, намекнёт, кто это сделал. Это основное, о чём любят поговорить мертвецы.

– Тьфу! Алексей Фёдорович! С Диомидом с живым-то не очень приятно было говорить, а уже с мёртвым и подавно не захочется.

– И не придётся. Он же пропал. А вы, Антон Михайлович, ради восстановления исторической справедливости так и напишите, мол, был человек, умер и труп его пропал. Вроде как и в историю вписали, и против истины не погрешили.

– Издеваетесь?

– Шучу. Но давайте к делу, Квашнин. Нам с вами давно пора посетить тучерез и подробнейшим образом расспросить Варвару Дмитриевну. Теперь уже ради её блага.

Рыжий вздохнул и поинтересовался самым невинным тоном:

– Скажите, Алексей Фёдорович, не найдётся ли у вас свежей рубашки?

Алексей возмущённо воскликнул:

– Зачем вам рубашка?! Вы же не на свидание собираетесь!

– И всё же?

Алексей собрался сказать что-то ещё, но… на него жалобно смотрел самый обездоленный из лесосплавщиков Руси. Алексей вздохнул и поплёлся в спальню за рубашкой. А лесосплавщик, судя по звукам, бросился к умывальнику отмывать «загар».

Через несколько минут принаряженный газетчик и обедневший на рубашку Алексей вышли из дома. До тучереза было с полчаса быстрым шагом. Рыжий нёсся, как довольная гончая, Алексей, как и прежде, старался не отставать и не обращать внимания на вновь появляющуюся хромоту. Стараясь отвлечься от боли в ноге, он задал вопрос:

– Скажите, Антон Михайлович, а где вы научились так личины менять? Неужто у господина Шерлока Холмса переняли?

– Не-ет, – засмеялся рыжий. – Ваш Холмс дилетант по сравнению с моими учителями. Он личины для маскировки использовал. А мы совсем по-другому работаем! Это же азы репортёрского дела! Ещё Николай Иванович учил, мол, хочешь, чтобы люди с тобой говорили, – будь для них своим. Только люди-то все разные! И чтобы для них своим быть, приходится быть разным. Сначала тебя по внешнему виду примут, потом язык послушают. Ну а потом уж решат, стоит ли с тобой говорить. Все эти личины исключительно для создания доверительного отношения с людьми!

При этих словах Алексей ощутил внезапный прилив удовлетворения. Как, оказывается, приятно, что его профессия предполагает не напускную простоту и изменчивость, а, наоборот, ум и возможность быть собой. Меняя личины, врачебный авторитет не заработаешь. Наоборот, нужно иметь… весомость.

– Так, выходит, вы постоянно подстраиваетесь под человека, с которым говорите? А настоящего Антона Квашнина знает кто?

Рыжий глянул искоса:

– Может, и не знает. Это и хорошо.

– Почему же?

– Так безопаснее! Никто не знает кто. Никто не знает где. Попробуй сыщи такого!

– Ловко, – кивнул Алексей. – А не боитесь, что однажды сами себя не сыщете?

– Не боюсь! – разухабисто уверил рыжий. – Я-то знаю, где есть настоящий Антон Квашнин!

– И где же?

– Вам не скажу, а то испортите всё! Он вам не нужен. У нас партнёрство, Эйлер, вы забыли?! Я – газетный писака, ищу сенсации. Вы – пытаетесь обыграть следователя Макрушина. Всё честно!

У входа в тучерез партнёры задержались. Единственный парадный вход в дом вёл и к квартирам, и в кабаре, расположенное в подвале. Около дверей висела афиша вечера романсов госпожи Вельской.

– Пойдём? – спросил рыжий.

Алексей покачал головой:

– Посещение концерта в качестве зрителей нам ничего не даст. Хотя… заглянем позже, если успеем!

Тучерез, как обычно, был неприветлив. Длинные коридоры и бесконечные двери вызывали неуютное ощущение. Предполагалось, что в доме множество людей, но никого не видно, и начинаешь сомневаться, существуют ли эти люди или за дверями пустота?

Но на этаже Варвары Дмитриевны гудели голоса. Дверь в ее квартиру была распахнута. В коридоре, покачиваясь на пятках, дежурил городовой. Алексей физически ощутил, как сзади напрягся Квашнин. Городовой скользнул равнодушным и слегка раздражённым взглядом по Алексею, но промолчал и препятствий чинить не стал. Видно было, что порученное дело – стоять столбом – изрядно ему прискучило и гораздо больше он хотел бы покурить. Рыжего городовой будто и вовсе не заметил. Газетчик не преминул этим воспользоваться и тихо растворился в квартире Зинаиды Порфирьевны. Учитывая свеженькое тюремное прошлое, с его стороны это было разумно.

Алексей подошёл ближе, заглянул в проём двери. И увидел человека, которого там