Станция расплаты - Валерий Георгиевич Шарапов
Состояние Леонида Седых оставалось критическим. Он так и не пришел в сознание, и надежда на то, что его состояние улучшится, таяла с каждым днем. Его родители в прямом смысле этого слова жили в больнице. Пользы это не приносило, но служило пусть и слабым утешением. Лечащий врач обещал уведомить оперативников о любых изменениях в состоянии больного, но просил не возлагать больших надежд на Леонида как на свидетеля. Они и не возлагали. Они искали другие пути, да только результат пока не радовал. Время обеда подходило к концу, Гудко с надеждой смотрел на телефонный аппарат, ожидая заветного звонка. Кто-то из многочисленных сотрудников органов милиции должен был узнать мужчину, портрет которого он разослал. Кто-то должен был его опознать и позвонить. Но телефон молчал, и Гудко понимал, что вскоре ему придется ехать в архив и погрузиться в кропотливую работу, которая может занять не один день.
В ожидании звонка он вертел в руках затертый клочок карты автодорог Московской области. На этой карте не было пометок, как на картах железнодорожных путей. Она отображала участок Подмосковья в радиусе двухсот километров от столицы и захватывала приличный кусок, включая и железнодорожный путь до Ярославля. Зачем Юрченко понадобилась эта карта? Просто для синхронизации направления или с какой-то конкретной целью? Этого Гудко не знал. Стрелки часов приближались к часу дня, а телефон так и не зазвонил. Вздохнув, он бросил карту на стол и поднялся. Карта легла тыльной стороной вверх, и взгляд Гудко буквально приковало к затертому листу. Пару минут он смотрел на листок, не двигаясь. Затем поднял его вновь и поднес к свету. На оборотной стороне карты виднелась надпись. Она была старательно затерта, но недостаточно тщательно для того, чтобы исчезнуть без следа. Подхватив листок, Гудко выбежал из кабинета и помчался в лабораторию.
Через десять минут у него в руках оказался лист бумаги с координатами военной части, дислоцируемой в ста километрах от Москвы в городе Боблово. Как сообщил Гудко аналитик, часть являлась засекреченным объектом и на картах не обозначалась. Вот для чего Артему Юрченко понадобились эти записи. Координаты военной части и ее местоположение. По какой причине он стер запись, было не столь важно. Главное, что у Гудко появилась новая зацепка, которую он считал более перспективной, чем поиски в городском архиве совпадений примет хромого мужчины.
Гудко поблагодарил аналитика и, выйдя из лаборатории, остановился в раздумье. Следователь Супонев вместе с капитаном Абрамцевым уехали в Можайскую колонию и могли пробыть там весь день. Что же делать ему? Оставить все как есть до их приезда или нанести визит начальнику военной части, не поставив в известность начальство? Что вообще он надеется там найти? Гудко точно знал, на что он надеется. Военная форма, в которую облачились преступники, могла быть вовсе не прикрытием. Возможно, секретная военная часть — это и есть ключ к разгадке. Он просто не мог себе позволить потерять сутки в ожидании информации, которой, быть может, не существует, когда реальный шанс кое-что выяснить сам идет к нему в руки. Но также он понимал, что, не получив официальных полномочий, в секретной военной части ему делать нечего. Его не подпустят даже близко ни к персоналу, ни к военнослужащим, ни к информации о них. После коротких размышлений Гудко махнул рукой: «Эх, была не была!», и направился в кабинет подполковника Семипалова.
В это же самое время капитан Дангадзе стоял в крохотной спальне многоэтажки и пытался привести в чувства двух дружков-пропойц, Воеводина и Якушкина. В дом Воеводина он приехал около десяти часов дня, но, как выяснилось, Воеводин еще не вернулся. Дангадзе прождал час, после чего решил съездить в Управление и узнать последние новости, а позже вернуться к Воеводину. Это была ошибка. Воеводин вернулся в четверть двенадцатого, да не один, а вместе с дружком. Оба сразу завалились спать, потому как были все еще пьяны. Мать не препятствовала, уложила гостя на полу в спальне сына, сама же занялась приготовлением обеда. Она знала, что, проснувшись, сын и его приятель будут голодны, и, не желая выслушивать оскорбления, решила приготовить куриный бульон и что-то более существенное.
Когда Дангадзе вернулся, оба парня храпели, как лесорубы после работы, и не реагировали ни на какие раздражители. Дангадзе пустил в ход все известные способы добудиться пьяных: он по очереди тряс их за плечи, зажимал нос пальцами, лил воду из чайника — ничего не помогало. Мать Воеводина робко пыталась вразумить капитана, предлагая сделать перерыв и дать пьянчужкам немного поспать, полагая, что это даст лучший результат. В конце концов Дангадзе сдался. Он просидел на кухне около часа, слушая рассказы женщины о детстве сына, затем терпение его закончилось, и он возобновил попытки разбудить приятелей. С третьего раза ему удалось привести в чувства Воеводина. Нелепо моргая глазами, он сел на кровати и, глупо улыбаясь, спросил:
— Вы ко мне?
— К тебе, бедовый, к тебе, — подтвердил Дангадзе. — Поднимайся, разговор есть.
Подняться Воеводин сумел только с помощью капитана. Тот оттащил пьянчужку в ванную комнату и устроил ему контрастный душ. Когда Дангадзе поливал его холодной водой, Воеводин верещал, как барышня, но в чувства пришел. После водных процедур Дангадзе усадил Воеводина за кухонный стол и заставил съесть тарелку бульона.
— А теперь поговорим, — заявил он, когда тарелка опустела, а взгляд Воеводина приобрел некое подобие осмысленности. — Хочу предупредить: разговор официальный, и я не настроен выслушивать отговорки или байки. Не получу от тебя нужные сведения в течение пятнадцати минут, заберу с собой, и бороться с похмельем тебе придется в обезьяннике. Ты
