Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов

Все сияло — потому что со старого столба по округе разливался всамделишный электрический свет. На столб взбирался на «когтях» Эйхе, и, как только он преодолел полпути, из хибарки вынесло легким ветром тетку Наталью. Взмахнув шалью, как птица крыльями, она чего-то требовала, можно сказать скандаля. Колька подумал вслух:

— Со столба сгоняет, что ли?

Сонька подтвердила снисходительно, не без презрения:

— Опасается. Контуженный. Голова завертится — и он плюхнется.

— Ей-то что?

Девчонка дернула плечами, мол, ей ничего, а что до мамы — это ее дело.

Когда они приблизились, Эйхе уже завершил работу и вполне ловко спустился. Целый и невредимый, снимая рукавицы, он ставил Наталью в известность:

— Проводку по дому сделаю завтра. Провода, правда, бэ-у, но при аккуратном обращении еще прослужат…

Введенская твердо сказала:

— Нет, не сделаете. Вы будете мешать.

— Хорошо, я не буду мешать. Рубцов сделает, — невозмутимо сообщил заведующий, — он полегче и потише. Андрей!

— Я! — отозвался с крыши Пельмень.

— Пожалуйста, завтра сделай разводку по этому вот дому.

Помешкав, Пельмень отозвался:

— Есть.

Анчутка же, увидев гостей, свистнул и помахал рукой.

Наталья закончила что-то выговаривать Эйхе — причем тот, склонив голову, вытирал руки платком и совершенно определенно не слушал, — увидев Кольку и Соню, улыбнулась:

— Долго же ты гуляла. Я уж начала волноваться. Ты, Коля, где ее выловил?

— Да вот, — начал было Колька, но, краем глаза уловив характерное для Соньки трепыхание, сказал не то, что хотел: — …случайно. Думаю: темно у вас, провожу, а тут прям электрификация. Что ж ты, Соня, и не сказала, дошла бы и сама.

— Я не знала.

Наталья, улыбаясь, призналась:

— Никто не знал. Все у них, — она кивнула в сторону дома, — сюрпризами! Вот, электричество нам восстановили.

Заведующий, подойдя, протянул Кольке руку, поприветствовал, клацая, точно затвором:

— Добрый вечер.

Колька руку пожал, хотя с неохотой. Эйхе этот ему не нравился. Мутный он какой-то, себе на уме, ни с кем не сходится, химичит, сам пилит, красит, ремонтирует. Летал он с Палычем, тот его отстаивает даже перед Веркой, та заведующего ненавидит. В особенности, как донесла Оля, за Анчутку с Пельменем — ох и пропарили Веру в райкоме! Хотя тут Колька считал, что и поделом ей: работают на тебя люди бесплатно — так хотя бы говори с ними с уважением, а не поминай им все промахи от рождения, не попрекай.

Сами мужики за Эйхе горой. Те же Яшка и Андрюха. Только Эйхе куркуль, никому (кроме Натальи) помогать не рвется, быть хорошим для всех, как Максим Максимович, не желает.

«Но это дела хозяйственные, а вот не этот ли товарищ Соньке мозги загаживает? Больше-то вроде некому, кроме него, тут никто не бывает? Видать, Наталья и Соньку сплавила в лагерь от греха, чтобы общались меньше?»

И еще один момент, такой же темный, как глаз Ильича на проклятом червонце: «Деньги откуда? На провода, пусть и бэ-у, на изоляторы? Жесть на крышу?»

И кстати, о деньгах. Улучив момент, Колька сунул Наталье конфискованные у ее дочки средства. Та, глянув, ахнула, удивилась с испугом:

— Откуда, Коля?!

— У Сони отобрал, — кратко сообщил он, — не надо бы вам ей такие деньги давать.

Наталья, что-то буркнув, спрятала червонец в карман.

…Нет, Колька честно собирался потолковать обо всем случившемся с Палычем. Ну просто его дома не было. Колька заскочил к Оле вручить гостинцы и апельсин, имея в виду просто за ручку подержать. Она ж, небось, после сегодняшнего не то что гулять, пошевелиться не может. Однако Ольга встретила энергичная и ужасно радостная. Приняв гостинцы, обрадовалась:

— Ой, как здорово, мама с Палычем обрадуются!

— А где они?

— Как где? На работе все.

И Ольга принялась накрывать на стол к чаю. Ну конечно! Она потому и бодрая, что Соньки не было весь день! Оля толковала о родительском дне, который прошел чрезвычайно хорошо. Ребят разрешили провести на фабрику, они воочию убедились в том, какие герои их родители. Даже Волька Букин — ведь его отец, несмотря на свой недуг, наладчик отменный. В обед удалось даже всем вместе чаю попить.

Получился настоящий родительский день, как во всамделишном пионерлагере. Мамы-папы с новыми силами отправились к станкам, а ребята осознали серьезность своей задачи (отдыхать изо всех сил) и принялись ее решать.

Ольга так и сыпала:

— Играли в казаки-разбойники, купались, в мяч постучали, рисовали, а как Санька пришел — все уже с ног валились. — Тут она сделала паузу, спросила: — Ты что так смотришь?

— Да так, — таинственно протянул он. И, как факир, извлек из кармана то самое «Приморье».

Она даже не сразу поняла, что это, а когда поняла — ой что началось! Глазища ее бездонные распахнулись, дрожащими пальцами потянулась к волшебной коробочке, открыла крышечку и, замирая, вдохнула даже не аромат, намек на него. Потом, священнодействуя, смочила самый кончик пальца, нанесла на запястье, за ушками, крошечными, розовыми и без того ароматными. И, прикрыв глаза, простонав: «Колька-а-а-а…» — расцеловалаа так сладко, что все Колькины кости растаяли, а душа, напротив, взмыла к небесам, легкая, белая, как пропавшее без вести безе.

Оно, конечно, можно было бы дождаться Палыча, доложить ему всю эту историю, рассказать про чрезмерно черноглазого, косоватого Ильича. Но все события сегодняшнего долгого дня схлопнулись в бесконечном счастье, и из головы испарилось совершенно все, не касающееся их двоих.

Было ли это правильное решение? Да, пожалуй, нет, но вполне извинительное.

…Ночь легла плотная, как одеяло, укутала развалины расселенных домов, лес по-прежнему стоял темной стеной — и все равно на Третьей улице Красной сосны было светло.

Новый фонарь разливал свет живой, желтоватый, жидкий, как старое масло. Оживали двор, огород, запущенный уже за ненадобностью (зачем, если в доме теперь не переводятся харчи?), звенящее пугало в лапсердаке.

За лесом взлаивали собаки, перекликались паровозы. Сонька, нагулявшись и нанервничавшись, уже спала, а Наталья, сидя по-бабски на завалинке, одновременно тосковала и любовалась на фонарь.

Вышел Андрей — злой, которому снова днем не удалось выспаться из-за ремонта, а носу высунуть нельзя было из дома двое суток, — проворчал:

— Чертов прожектор.

— Что, ярко? — поддела Наталья.

Князь заявил прямо:

— Гаер этот меня утомил. Чуть заведешь глаза — и он со своими нездоровыми инициативами. Ему заняться нечем по работе? Если электрик влезет на мою половину — пристрелю.

— Рубцова?! За что?!

— Чухну эту, твоего ухажера.

— Напугал меня. Я еще думаю: мальчик-то при чем?

— Нет, мальчик ни при чем, мальчик пригодится.

— А Эйхе-то причем?

— Утомил, — повторил Андрей.

— И куда ж труп девать? — спросила Наталья, подливая маслица в огонь.

Но Князь