Станция расплаты - Валерий Георгиевич Шарапов
Сколько раз, лежа без сна на казенной кровати, он размышлял над превратностями судьбы. Сколько раз твердил себе, что, если бы не обстоятельства, он никогда бы не оказался в этом месте. Искал ли он себе оправдания? Разумеется, да. И находил их с легкостью. Что взять с него, незрелого подростка, если даже его мать не сумела перестроиться, наладить их жизнь и быт? О да, поначалу она старалась… месяца три. А потом начала пить. Сначала понемногу, так, чтобы он не замечал. Пару-тройку рюмок по выходным. Затем пары рюмок стало мало, и счет пошел на бутылки. Потом и выходных стало мало. Когда она начала попивать в пошивочном цеху, где трудилась с восемнадцати лет, коллеги забили тревогу, но было слишком поздно. К тому времени, когда ее погнали с работы, она успела превратиться в законченную алкашку. Потеря работы лишь усугубила ситуацию. Через год после смерти отца, на ее годовщину, она сидела в туалете, обнимая унитаз, а какой-то полупьяный мужик, которого она приволокла неизвестно откуда, пытался учить Артема уму-разуму с помощью армейского ремня. В тот день его детство закончилось и начался период выживания.
Ближе к тринадцати годам он окончательно забил на учебу и переползал из четверти в четверть только благодаря жалости учителей, которые сочувственно относились к его ситуации. Их жалость была ненавистна Артему, и чем больше они проявляли сочувствия, тем хуже он себя вел. Мать, а следовательно, и он, довольствовалась тем, что приносили ей мужики. С каждым месяцем они становились все более мерзкими и уже мало походили на людей. Один из таких мужиков научил Артема воровать так, чтобы не попадаться. После этого его жизнь стала более сносной, по крайней мере, сытнее. Пару-тройку раз он попадался и оказывался в ментовке, но и там находились «сердобольные», готовые дать ему шанс исправиться.
А потом произошел тот случай, после которого сочувствие к нему испарилось, как роса на солнце. Тот день он помнил в точности до мелочей. Помнил, как вышел из дома, намереваясь пойти в школу. Приближался конец четверти, и следовало хотя бы появиться в классе, чтобы классный руководитель, Зинаида Андреевна, не заявилась домой, желая побеседовать с матерью. На улице шел снег, пушистые хлопья сыпались с неба, и это было красиво. Сказочно красиво. Он спустился с крыльца и поднял голову, подставив снегу лицо. Снежинки, такие хрупкие и казавшиеся волшебными, опускались на щеки, нос, лоб, ложились на ресницы и тут же таяли.
Он вспомнил, как однажды отец повез его в лес. Был такой же чудесный, снежный денек. Они долго ехали на электричке, и он помнил, как сидел у окна, смотрел на открывающийся вид и не думал ни о чем. На душе было приятно и как-то щекотно. Почему он вспомнил об этой поездке именно сегодня? Он не вспоминал об отце уже очень давно, заставил себя не вспоминать. Потому что было слишком стыдно за себя, а особенно за мать. Нет, об отце лучше не думать, так он решил. Забыть раз и навсегда! Так проще. Но сегодня можно сделать исключение, слишком замечательный день. Как раз такой день, в который можно расслабиться и просто насладиться покоем.
В школу он пришел рано, в пустых коридорах никого не было, кроме уборщицы, сварливой тетки Маруси, которая не упускала возможности погонять учеников мокрой тряпкой. Но сегодня и тетка Маруся была настроена на лирический лад. Заметив на лице Артема блаженную улыбку, она улыбнулась в ответ и даже произнесла что-то, соответствующее ситуации. Мол, погода царская, или что-то в этом роде. Артем быстро снял поношенную куртку, повесил ее в раздевалке, закинул на спину мешок со сменной обувью и, сунув под мышку портфель, начал подниматься на третий этаж в класс, где по расписанию должен был проходить урок русского языка. Двигался он не спеша, времени до начала урока оставалось много, и спешить необходимости не было.
Он успел подняться на четыре пролета и уже занес ногу, чтобы поставить на очередную ступеньку, когда услышал голоса. Группа подростков стояла в пролете между вторым и третьим этажами и довольно громко обсуждала какую-то тему. Артему не хотелось ни с кем встречаться. Только не сейчас, когда жизнь за многие месяцы впервые его радовала. Он остановился в раздумье. Что делать: идти дальше или тихонько развернуться и дождаться звонка в раздевалке? Похоже, подростки не слышали, что кто-то поднимается, так почему бы не уйти? Продлить блаженное состояние хотелось до невозможности, но что, если они все же услышали его шаги? Что, если кто-то из них, свесившись через перила, увидит, как он трусливо убегает?
И тут он услышал, о чем они говорят. Того, кто завладел вниманием подростков, он узнал по голосу. Саша Пимкин, его сосед по дому. Истории Пимкина редко вызывали интерес одноклассников, и то, что сейчас он оказался в фокусе внимания ребят, являлось исключением из правил. Голос его звучал возбужденно и слегка нервно. Пимкин изо всех сил старался, чтобы тот звучал небрежно, но выходило у него не очень. Второй голос (Артем тоже его узнал, но не сразу, а когда исправить что-то было слишком поздно) принадлежал старшекласснику, Валентину Обортышеву. Мерзкий тип, кляузник и подлипала, который всегда крутился в окружении младших школьников, потому как добиться уважения у сверстников у него не получалось. И эти мерзавцы обсуждали не кого-то, а его, Артема. Вернее, не совсем его.
— Что-то мне подсказывает, что ты брешешь, — выдал Валентин в ответ на заявление Пимкина, которого Артем не расслышал.
— А вот и нет! Зуб даю.
Артем услышал характерный щелчок, это Пимкин дернул ногтем большого пальца здоровый зуб. Обортышев рассмеялся.
— Прощайся с зубом, Пимкин, потому что я тебе все равно не поверю. Согласны, пацаны?
Пацаны загудели, соглашаясь с Обортышевым. Пимкин возвысил голос, чтобы заглушить гул.
— Говорю тебе, она спит со всеми подряд! Сам видел, как она тащила в дом того пьянчугу из винного магазина. Сама в стельку, он в говно. Думаешь, они на кухне чаи распивали?
— Мало ли кого она домой тащила, — подзадоривал Обортышев. — Может, и не чаи, но, чтобы доказать то, о чем ты говоришь, этого мало.
— Да в нашем дворе об этом все знают. Кого хочешь спроси, тебе любой скажет: мать Юрченко — дешевая подстилка. Она и
