Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
— Поверьте, сударь, вас там ожидает жестокое разочарование… — Гавриил Антонович Катакази, еще не старый и очень прилично одетый мужчина, отогнал рукой жирную муху, вознамерившуюся было полакомиться восточными сладостями. — Турки устроили в Парфеноне мечеть, а на Акрополе осталось только жилище турецкого коменданта. Пыль, грязь, запустение… В сущности, там и города-то никакого нет — так, обычная деревушка. Что же касается амбициозных планов нового короля возродить в Афинах греческую столицу, то это пока… не более чем планы. То ли дело здесь, в Навплии!
Катакази надвинул еще глубже на лоб широкополую шляпу — и не столько для того, чтобы укрыть свое лицо от посторонних взглядов, сколько для того, чтобы защитить его от лучей солнца, с утра воцарившегося на безоблачном небе.
Точно в такой же шляпе, вроде той, которую художник когда-то изобразил на известном портрете несчастного лорда-романтика, был и Федор Тютчев — из-за чего собеседники походили сразу на двух Байронов, обсуждающих очередную балладу или поэму. Ничего не поделаешь — мода…
— Только полюбуйтесь, господин Тютчев: обширная гавань, залив, безопасный при самом бурном разгуле стихии на море, цитадель, арсенал, прекрасный замок Ич-Кале… и, между прочим, почти шесть тысяч жителей! Недаром же после того, как турки сдали город, Каподистрия, царствие ему небесное, сделал столицей именно Навплию…
Изумрудные волны с покачивающимися кораблями и лодками, оливковые деревья, венецианская древняя крепость на скалах — что говорить, вид на город отсюда, с террасы посольского дома, и в самом деле открывался великолепный.
— Вы ведь были знакомы с покойным греческим президентом? — уточнил Федор Тютчев.
— Да, имел такую честь, — кивнул собеседник. — Это был очень достойный человек. И намерения у него были безусловно благие.
— Отчего же его так злодейски убили?
— Отчего? Да оттого и убили… — невесело усмехнулся Гавриил Антонович. — Мы ведь еще по Петербургу с господином Каподистрия были прекрасно знакомы, по совместной работе в Иностранной коллегии. Сами понимаете, дела турецкие неизменно связаны с греческим вопросом… Как вам известно, находясь на русской службе, Иоанн Каподистрия очень многое сделал для своей родины, в особенности при подготовке Венского конгресса. Помнится, он тогда постоянно пытался найти компромиссы — даже там, где к ним в принципе невозможно было прийти. Пожалуй даже, долгое время он проявлял себя намного более философом, чем государственным деятелем… Однако при этом, прибыв под конец войны сюда, в Навплию, чтобы стать президентом республики, господин Каподистрия повел себя как настоящий диктатор. Он приостановил действие конституции, только что принятой собранием народа, и начал управлять страной по собственному произволу — ну, если не считать сената, который был ему целиком предан… Отчего же так? — вероятно спросите вы. Да оттого, что уже имелся на глазах у всех печальный опыт недавнего прошлого. — Прежде чем продолжить, Гавриил Антонович Катакази, посол России при греческом королевском дворе, удостоверился, что собеседник слушает его с должным вниманием. — Известно ли вам, господин Тютчев, почему освободительное восстание двадцать первого года, начавшееся в крайне благоприятных условиях, обернулось для греков почти восьмилетней войной и едва не закончилось для них полным разгромом? Да потому, что в рядах повстанцев не было тогда ни малейшего согласия! Извольте представить: наряду с центральным правительством существовали тогда еще три — в Морее, на западе и на востоке, — полагавшие себя совершенно самостоятельными и свободными от каких-либо взаимных обязательств. Не прекращалось соперничество между сторонниками гражданского управления — приматами, как их называли, и сторонниками военного режима — паликарами, между представителями Мореи, которые хотели взять руководство восстанием в свои руки, между представителями Греции континентальной и островами, стремившимися к той же цели. Отряды полковника Колокотрониса, помнится, враждовали с войсками семейства Маврокордато, а некий Одиссей провозгласил себя греческим князем и не подчинялся вообще никому… — Катакази наколол миниатюрной серебряной вилочкой кусок арбузной мякоти и с удовольствием отправил его в рот: — Рекомендую. Удивительно освежает…
— Благодарю вас, ваше превосходительство.
— Так вот, тогда Национальное собрание не признавало исполнительный совет, а любой почти авантюрист, сколотивший вооруженную шайку, полагал себя выше законов и вел войну на собственный страх — шел куда вздумается, воевал, когда есть настроение, жил грабежами. Каждый греческий моряк был одновременно и патриотом, и пиратом, регулярную армию или морские силы собрать не представлялось решительно никакой возможности — так что, разумеется, подобное положение весьма радовало турецкого султана и неизменно способствовало его войскам.
— Немудрено, — согласился Федор Тютчев.
— Когда несколько лет спустя к власти пришел Иоанн Каподистрия, политическая ситуация в новой республике складывалась не намного лучше. Изволите ли видеть, междоусобица для местного населения — дело постоянное и привычное. По здешней многовековой традиции, как только устраняется непосредственная и прямая опасность со стороны врагов внешних, семейные и земляческие кланы немедленно начинают войну друг с другом за раздел власти. Каподистрия же, пожалуй, лучше, чем кто-либо, понимал, что местные жители и их жестокие хитрые вожди, закаленные в кровавой партизанской войне с турками и в вечных усобицах, способны уважать только сильную руку… — Посол побаловал себя еще одной долькой арбуза и продолжил: — Однако приемы его управления сделали президента крайне непопулярным в определенных кругах. Его упрекали в том, что он бесконечно затягивает введение в действие конституции, а полицейские строгости и суровое отношение к прессе окончательно ожесточили недовольных. Кроме того, греческие демократы подозревали в нем агента русской политики и опасались, как бы президент не вздумал поставить страну под протекторат государя… В конце концов дошло даже до вооруженных беспорядков — сначала возмутились островитяне, которыми предводительствовало могущественное семейство Мавромихалис, потом к ним присоединился почти весь греческий флот… Каподистрия, как и следовало ожидать, обратился к царю за военным содействием — и в августе позапрошлого года, помнится, наша эскадра даже блокировала мятежников на Поросском рейде. Однако они предпочли не сдаваться и подорвали свои корабли, а через два месяца несчастный Каподистрия был убит здесь же, в Навплии, братьями Мавромихалис…
— Как это произошло, ваше превосходительство?
— Вполне патриархально, в местном духе… Его закололи у входа в православную церковь.
— Какое, однако, злодейство!
— Понятное дело, весь род этих негодяев Мавромихалисов был предан анафеме. Что же касается самих убийц, то с одним из них толпа расправилась тут же, на месте, а второго достаточно скоро казнили.
— Достаточно скоро… простите, ваше превосходительство, — достаточно скоро для чего?
Вопрос Тютчева показался послу вполне уместным:
— Есть предположения, что это была не примитивная личная месть полуграмотных дикарей, а заранее подготовленный и хорошо спланированный заговор.
— Англичане?
— Вполне вероятно. Во всяком случае, после гибели президента междоусобица вспыхнула с новой силой. Исполнительная комиссия, во главе
