Сосуд порока. Гиляровский и Станиславский - Андрей Станиславович Добров
Режиссер положил ложку, взял вилку и подцепил ею кусок тонко порезанной нежнейшей ветчины, которой славился «Славянский базар». Положил его в рот, а потом протер губы салфеткой с колен. После этой долгой паузы он задумчиво произнес:
— Принц воспитывался в семье шаха. То есть с младых ногтей должен был знать, что и как сделать. И в чьем присутствии. Во-первых, когда мы вошли, он чуть было не вскочил на ноги. То есть этот человек вставал, когда входят белые господа. Странно! Правда, он тут же снова сел, но жест меня заставил задуматься. Во-вторых, я специально перехватил его чашку и подал принцу. И тот ни о чем не думая, взял ее. Помните, как потом Шапшал укорял меня за этот жест? Но было и другое. Выражение его глаз!
— А что у него было с глазами?
— Вы никогда не наблюдали за актером, который плохо выучил текст? Не смотрели ему в глаза?
— Нет, — пораженно ответил я.
— А мне приходилось. Так вот, у принца глаза были точно такими же. Он как будто все время пытался вспомнить, что ему говорить.
— Может, ему русский язык дается с трудом?
— Может быть. Но когда вы складываете первое со вторым, потом с третьим…
— И с четвертым, — быстро сказал я. — Шапшал показал нам текст завтрашней заметки. Если принц не настоящий, то…
— Думаю именно так, — кивнул Станиславский. — Наши напечатают заметку. Начнется шум, завертятся колеса. Потом пройдет некоторое время и появится другая информация. О том, что настоящий принц все это время провел в Иране. А здесь якобы себя за него выдавал обычный мошенник.
— И Шапшал тоже не настоящий? — удивился я.
— Ну… думаю, что вот именно он точно настоящий. Если наша контрразведка хочет имитировать жизнь принца в Москве, то они должны как минимум окружить его настоящей прислугой. Чтобы англичане не могли ничего заподозрить. Да и вспомните отношение полковника Слободянюка или Головина к Шапшалу…
— Да, — пробормотал я, — переводчик, похоже, всамоделишный. И что нам делать?
— Пока играть в их игру. Пока искать эту брошь. А там посмотрим, как будет складываться…
Я махнул рукой.
— На самом деле найти брошь на Хитровке, это… не такая большая проблема.
— Разве? — удивился режиссер.
— Да. Опередим наших «нанимателей». Поедем туда не завтра, а сегодня. В шесть вечера уже стемнеет. Только поезжайте домой и оденьтесь попроще. Сейчас вы самый настоящий франт.
Станиславский кивнул.
— Только в сапожника не наряжайтесь. А то у меня Шаляпин на Хитровке именно так и одевался. И там про эту историю хорошо помнят.
Вдруг Станиславский наклонился вперед, кого-то высматривая в зале.
— Вы его видите?
— Кого? — удивился я.
— Вон там, в другом конце сидит пожилой господин.
Я пригляделся. Знакомое лицо.
— Да это же Пороховщиков! Сам Александр Александрович! Только совсем уже старый. Хозяин «Славянского базара»!
— Был хозяином, — грустно сказал Станиславский. — А потом акционеры его выгнали. Долгов наделал. Сейчас уже даже купцом не числится. Я слышал, что он пытался построить деревню из огнеупорной глины, да тоже денег не хватило.
— Поздороваемся? — предложил я.
— Странно, что он пришел пообедать сюда. Смотрите, как уважительны к нему официанты. Хотя молодые, наверное, и не помнят его как хозяина. Вот так сидишь, смотришь на этот зал, на эти колонны, на фонтан… все было создано тобой, а теперь ты чужой тут. Да, ты чужой, а дело твое процветает, заведение действует. Вот так и наша судьба. Я уйду, а театр останется. И будут в нем зрители. И режиссер какой-нибудь там, с другой фамилией… Иванов, Петров… какой-нибудь Ефимов или Ефремов, все будут так же ставить спектакли. Артисты будут играть, а о тебе, наверное, напомнит небольшая памятная табличка за сценой. Если вообще напомнит. Вот Пороховщиков… он умрет и следующие поколения, придя в «Славянский базар» даже не вспомнят о нем!
— У вас, я смотрю, отличное настроение Константин Сергеевич. Ладно, здороваться с ним не будем.
Глава 10. О бедность! Затвердил я наконец урок твой горький!
Хитровка! Я много раз придумывал, как опишу ее в будущей книге. И каждый раз мысль сходилась на Лондоне с его туманами. Мол, Хитровка лежит в низине и поэтому вечером заполняется туманом, дымом труб и печей. Место страшное и опасное. И вот ты с толстой тростью в руках… ну, чтобы отбиваться от бандитов… идешь в эту муть, не зная, вернешься ли живым… В общем, так. И я обязательно именно так и изображу Хитровский рынок. Да!
Но в реальности это действительно был… рынок. Нет, не Никольский, где торговали дешевым чтивом, не Птичий с его гавканьем и щебетом, не Сухаревский с толпами покупателей, снующими между рядов лавок… нет, это был рынок людей. Сюда каждое утро собирались подёнщики, крестьяне, приехавшие в город на заработки. И днем они стояли и сидели кучками. Наниматели переходили от одной к другой кучке, договаривались о времени и оплате. Здесь же подёнщики и харчевались, благо было тут много и женщин, продававших дешевую еду. Ходили водоноши, продавцы кваса и сбитня. А пьяных тут и не было, потому что пьяного на работу не возьмут, как пить дать! Да, конечно местное общество не баловало красивыми городскими нарядами, народ был из простых. Однако и тут одевались не как у себя в деревне. Из-за обилия в Москве новых магазинов с уже готовой одеждой, обитатели Хитровки все больше походили на фабричных рабочих. Были тут уже не армяки и душегрейки, а пиджаки и картузы.
Здесь же носились дети из местных домов. Тем более что рядом были и ночлежки — дом Ярошенко, знаменитый «Утюг» и так далее. Ночлег стоил всего пять копеек, люди спали на нарах, прямо на полу, огороженные занавесками, во тьме и сырости. Но среди обычных «хитрованцев», тут были и преступные элементы, сбежавшие ссыльные, добравшиеся до первопрестольной, проститутки, их «коты», воры и, самое главное, скупщики краденного. Время преступников наступало вечером, когда работяги засыпали. И вот тогда начинали гудеть трактиры.
Впрочем, речь теперь не о трактирах. Нам нужен был бывший особняк Лопухиных, тоже превращенный в ночлежку. А вернее, его двухэтажный флигель. Мы встретились со Станиславским около этого флигеля. Одет он был, как мастеровой. Немного сгорбился и чуть-чуть подчеркнул морщины.
— Сюда нам? — спросил он.
— Да. Вы помалкивайте, Константин Сергеевич, а то театральный тон вас выдаст.
Флигель давно уже обветшал, стены его кое-где из-за осыпавшейся краски, чернели кирпичами. Мы прошли по грязной дорожке к входу, зашли, миновали темный коридор, потом по черной лестнице наверх, на второй этаж. А там я показал на дверь. И приложил палец к губам. Постучал. Потом
