Врата тайны - Ахмет Умит
Я вспомнила историю о кровоточащем кольце, историю про дервиша, на сердце которого завязался позже обратившийся в камень узелок.
– То кольцо, кольцо, которое вы мне подарили, из него поэтому идет кровь?
Он не дал мне ответа, и я сразу задала другой вопрос:
– Но разве так привязанный к дочери человек может считаться умершим прежде смерти? Разве он может стать совершенным человеком?
– Из-за этого он и не может принять участие в радении. И именно из-за этого здесь ты.
Я повернулась и еще раз посмотрела на отца, которого не видела очень много лет. Он был так расстроен, что не замечал ни меня, ни Шамса, он словно полностью погрузился в себя, разглядывал со всех сторон завязавшийся на его сердце узелок.
– Но наш путь – это не путь принуждения, – продолжал Шамс. – Мы старались объяснить это тебе, показать тебе то, что было прожито, старались рассказать о себе. Теперь все зависит от тебя. Сердце Пойраза-эфенди связано его любовью к дочери, развязать этот узелок в силах только ты. Ты либо развяжешь его, либо уйдешь и продолжишь жить, как прежде.
На протяжении всей речи на лице у Шамса не проскользнуло и следа эмоции, он будто боялся повлиять на меня, для него было важно, чтобы я приняла решение сама. Он взял меня за правую руку, положил мою ладонь в свою левую руку. Раскрыл ее и вложил туда взявшееся из ниоткуда серебряное колечко с коричневым камнем.
– Если хочешь развязать узелок, отдай это кольцо его хозяину.
Я зажала колечко в ладони и посмотрела на площадку для радения. Церемония продолжалась, дервиши начали приветствовать друг друга. Время текло очень быстро, варианта выждать не было. В страшном волнении зашла я в круг. Как только моя нога ступила на освещенную территорию, музыка прекратилась, дервиши замерли статуями. Двигаться могли только мы с отцом. Отец тоже заметил, что музыка пропала и, пытаясь выяснить, что произошло, бросил взгляд на своего соседа. Когда он понял, что сосед остается недвижим, огляделся по сторонам и заметил меня. Я подумала, что он меня не узнает, потому что, когда он покинул нас, я была совсем маленькой девочкой. Но в его глазах внезапно сверкнула радость, он раскрыл трясущиеся руки для объятия и громко произнес: «Кимья! Моя маленькая дочка!»
Маленькая дочка? Я оглядела себя. Все верно, я уже была не молодой женщиной, а маленькой девочкой, такой, какой помнил меня отец. На мне была темно-синяя клетчатая юбка и красные сандалики из тех времен. Мне захотелось побежать и броситься ему в объятия, но что-то мешало, почему-то я не могла этого сделать. Я подходила к нему очень и очень медленно. У отца из глаз струились слезы, он поднял руки к небу и молился – думаю, благодарил Аллаха за то, что тот послал ему меня. Но нет, он не молился, он умолял. Я вспомнила историю про дервиша, который попросил Аллаха убить его самого или его сына. Неужели отец просил о том же? Я сильно расстроилась. И почему я вообще беспокоюсь об этом человеке? Он бросил нас и ушел, и сейчас, кажется, пытается провернуть то же самое. Несмотря на такие мысли, я все же вслушалась в его слова.
– Всемогущий, прошу, прости ее, – говорил он глубоко искренне, – если ты возьмешь чью-то жизнь, то возьми мою. Я не любил тебя так, как полагается. Но в этом нет вины Кимьи.
Меня накрыла волна всепоглощающего счастья. Нет, отец меня не забыл, он не похож на дервиша из истории! Он не смог отпустить свою любовь ко мне. Как и говорил Шамс, только я мешала отцу достичь Бога. Он никак не мог отказаться от своей маленькой дочери. Пусть он и бросил нас, ушел прочь – боль от этого поступка так и не смогла покинуть его сердце. Эта боль подрезала ему крылья, сковала руки и ноги, вылезла узелком на сердце, не дала выйти на радение. Я стояла перед ним. Я взяла его за поднятую вверх, к Богу, руку. Она была холодной, растерянной, вялой. Он перевел свои заслезившиеся глаза на меня. Мне захотелось улыбнуться – не получилось, хотелось его утешить – не вышло, я попыталась подавить поднимавшийся по горлу всхлип – не удержала, обняла его и начала плакать. Он крепко-крепко прижал меня к себе. Я почувствовала исходящий от него запах герани. Я плакала навзрыд, громко всхлипывая, подвывая долгие несколько минут. Он тоже плакал, но не так, как я, тихо, стесняясь своего плача.
Плач помог, слезы оказались волшебным средством, которое успокоило сердце. Плача, я приободрилась. Плача, успокоилась. Плача, вспомнила, что мне надо сделать. Я медленно оторвалась от отца. Снова взяла его за руку.
– Вставай, пап, – наконец-то я смогла улыбнуться, – вставай.
Он обреченно покачал головой.
– Я не могу, дочка, – сказал он сдавленно, – я не могу выйти из этого круга, я не могу уйти с тобой.
– Мне не нужно, чтобы ты уходил со мной, – сказала я, поглаживая его мокрую голову, – вставай на радение.
Его лицо просветлело, будто весь свет спрятанной под озером луны резко сфокусировался на нем. Он посмотрел на меня, затем перевел взгляд на небо.
– Ты прощаешь меня? – в его голосе было слышно сомнение. – Теперь все?
Я знала, что, кроме меня, ответить на этот вопрос некому:
– Я простила тебя.
Я сказала это, хотя мой голос дрожал. Я раскрыла свою ладонь и надела ему на палец серебряное кольцо с коричневым камнем.
– Я принесла то, что принадлежит тебе. Узелок развязан, ты избавился от всех связывавших тебя уз, теперь ты можешь выйти на радение.
Он удивленно посмотрел сначала на
