Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре
— Привет! — раздался голос от входной двери. Мы с Валей замерли. Я — с тряпкой у холодильника.
Слава переминался на пороге. Наткнувшись на мой ледяной взгляд, перевел глаза на Валю.
— Я Вячеслав. Молодой человек Ники. Извините, что без приглашения.
— Ой! — Валя спрыгнула с подоконника, вытерла руки о полотенце. — Зачем приглашения! Проходите, пожалуйста. Рада познакомиться, Валентина.
— Вы, вижу, дачу на зиму закрываете. — Все так же избегая смотреть на меня, он подскоком переступил через порог. — Значит, я вовремя.
— Не значит. — Я с силой захлопнула холодильник. Валя испуганно вздрогнула, улыбка ее пропала.
— Уууу! — Славик по-хозяйски прошел внутрь. — Не обращайте на нее внимания, Валентина. Грустно в этом признаться, но моя возлюбленная не больно-то гостеприимна. Вот скажите, вы трубы продули на зиму?
— Нет. — Валя беспомощно переводила взгляд с напряженной меня на расслабленного Славу.
— А если сильные заморозки? У вас же унитазы стоят, да? Их тоже нужно обезопасить — а ну как лопнут?
Я закатила глаза — позер. Впрочем, пусть займется. И унитазами, и трубами. Сделала приглашающий жест — прошу!
— Мышеловки поставили? — услышала я его приглушенный голос уже из ванной на первом этаже. Валя в ответ пискнула что-то утвердительное. Бедная мышка, избежавшая мышеловки.
Так мы работали до наступления сумерек. А дальше погрузили приготовленные чемоданы и сумки в машину и выехали в город. Валя настояла, что будет сидеть сзади, тактично отдав Славе место рядом со мной. Я села за руль, включила джаз. Приморское шоссе вечером буднего дня было почти пустым.
— Прости меня, пожалуйста. — Он снял мою руку с руля и поцеловал в ладонь. Я скосила глаза на Валю за нашими спинами — она изо всех сил делала вид, что спит. Не отрывая взгляда от дороги, я дождалась конца поцелуя и вернула руку на руль. Нога Славы нервно подрагивала рядом.
— Знаю, я поступил подло. Но я не жалею, даже если это значит, что я тебя окончательно потерял. Прости, если сделал тебе больно. Или, может, тебе кажется, что я тебя предал?
Я молчала, глядя только вперед.
— Я не предал тебя, Ника. Я остался верен тебе до конца. Я просто хотел вернуть тебя. Ту, какой ты была до встречи с ним. Ты начала меняться. — Он сглотнул, вспоминая. — Скоро до тебя настоящей было бы уже не достучаться.
Фонари летели на нас, перемежаясь с сосновыми стволами, желтые облака в темном небе, напротив, оставались недвижимы. Я молчала. В чем он был не прав? В некотором роде его поступок действительно был актом любовной отваги.
— Ты простишь меня? — он повернул ко мне испуганное лицо. Дергался уголок рта.
Я вдруг вспомнила, как мы впервые поцеловались. Это было еще до появления в моей жизни ящера — до моего личного мезозоя. Я глядела на несущийся сквозь меня темный пейзаж. Кто еще у меня остался? — думала я, стараясь не отвлекаться на дрожащие губы человека рядом. Кто еще любит меня в этом мире?
— Ты должна простить меня, Ника! — Я опустила глаза на сжавшуюся в кулак на колене маленькую руку. — Прошу тебя! Ты должна простить меня, Ника, ты должна…
— Я подумаю, — прервала его я. И, не поворачивая головы, нащупала его руку, разжала кулак и вложила в жесткую ладонь свои пальцы.
Глава 38
Литсекретарь. Лето
В каждой секунде в этом мире, говаривал один болгарский поэт, длинная вереница людей плачущих и еще одна, покороче, — смеющихся [8]. Но есть и третья, состоящая из людей, которые уже не плачут и не смеются. Самая печальная из всех. Если вам кажется, что я смеюсь как-то нарочито и плачу как-то напоказ, то вам не кажется. Это сказала мне Нина. Я встретила ее утром на песчаной кромке близ воды. Я решила пробежаться с утра — рядом с Двинским все стремятся к совершенству. Я не исключение. Мне пришлось попросить его пока ничего не рассказывать остальным членам нашего дачного бытья, оставить между нами нашу тайну, хотя бы еще на месяц. А за это время, решила прилежная девочка Ника, она похудеет — станет, конечно, не как Алекс, и даже, скорее всего, не как Анна, но лучшей версией себя. Девочка Ника, ненавидящая спорт всеми фибрами своей филологической души, выбежит на пляж в такое раннее утро, когда ее, в старых трениках, никто не увидит, кроме переругивающихся над розовеющей водой истеричных чаек.
Девочка Ника ошибется. Вдоль пляжа гуляет дама, вооруженная палками для скандинавской ходьбы, в чем-то ярком, спортивном. Нина. Я, тяжело дыша, бежала в ее направлении, по близорукости своей слишком поздно поняв, с кем столкнулась. Без косметики и укладки, в слишком бодром костюме и с этими палками Нина выглядела совсем пожилой уставшей женщиной, с сеткой капилляров на носу, поникшими верхними веками и мешками под когда-то синими глазами. Внезапно разглядев все это, я резко развернулась, чтобы бежать в обратном направлении.
— Ника! — донеслось до меня. — Ведь вас Ника зовут? Постойте! Да погодите же!
Ох уж это уважение к старшим. Я автоматически замедлила бег — сказать по правде, я уже изрядно задыхалась.
— Вы же его литсекретарь, верно? — Она уже шагала рядом. Палки воинственно вонзались в песок. Я кивнула. — Считаете меня тварью?
Я остановилась. В смысле?
— Я видела, как вы на меня смотрели на премии. Вам уже порассказали про наш брак, разве нет?
Мы обе тяжело дышали. Я могла бы тогда сказать — какая разница? Или: идите своей дорогой. Но я сказала:
— Это вы про то, как изменили ему с лучшим другом?
— Вот! — Нина вскинула в моем направлении руку с палкой — при некоем допущении ее можно было принять за шпагу. — Так я и знала! Вот слухи, которые он распускает! Уже тридцать лет!
Есть люди, которых сплетни о себе волнуют до умопомрачения. Уже тридцать лет. Можно я пойду? Я улыбнулась так вежливо, как могла, и развернулась, чтобы продолжить свой бег к идеальной себе.
— Да он все сам организовал! Сам!
