До последнего вздоха - Лариса Павловна Соболева

1942 год. Навсегда прощай

Назар прошел на ту сторону через заросли камышей, по свободному пространству скользил, пользовался длинной палкой. Лед крепкий был, но опасность всегда поджидает. Через протоки шел, потому что это единственный путь, который не контролировали немцы — какой дурак полезет на лед? Один нашелся. И добрался.

Катя встретила брата с радостью, пригласила к печке погреться, пока чай закипит, но, увидев пасмурное лицо, догадалась:

— У тебя плохая весть… С Германом? (Назар кивнул несколько раз.) Что? Что с ним? Ну, говори, я не кисейная барышня, выдержу.

— Германа завтра повесят.

Катя вздрогнула, задохнулась и еле выдавила:

— Как, почему? Не может быть…

— Из-за золота Беликова. Ну и… кто-то сдал, что он руководил…

— Его нельзя освободить?

— У нас не хватит сил, пойми. Мы и так, и сяк кумекали… только пацанов всех положим на радость этой гниде… градоначальнику. Катя, ничего не выйдет, придется принять… Его повесят в парке, туда сгонят людей… Показательная казнь как бы… чтобы запугать…

Катя заходила по комнате, разминая руки, ходила из угла в угол быстро, нервно, Назар стоял и мял шапку.

— Идем назад.

И стала собираться, какие-то вещи бросая на стул, какие-то вешая назад. Назар естественно начал уговаривать обезумевшую сестру:

— Катюша, не надо, это опасно… По льду идти…

— Моего мужа завтра убьют. Прилюдно. А рядом с ним никого не будет? Он должен видеть, что я рядом, что я с ним.

— А если тебя узнает кто-нибудь?

— Все, не спорь.

Она попрощалась с мамой и сыном, ничьи уговоры не помогли, жена Назара попросту отшатнулась от Катерины.

Брат помогал Кате идти по льду, удивляясь ее одержимости. Иногда она падала, а то и оба, к счастью, лед надежный, только скользкий.

Катю он оставил в Элизиуме, не рискнул вести домой, комендантский час, сам рисковал. Дома подобрал вещи, подходящие для старух, принес сестре: валенки, пуховый платок (старый), шубу — тоже выкинуть пора, да жаль. Лицо она закрыла пуховым платком, так старухи делают, чтобы нос в тепле был.

В назначенный час они двинулись к парку. Проходившая мимо них пожилая женщина, громко плюнула им в спину.

— Ничего, брат, не обижайся, — сказала Катя. — Она-то права, но… не права, просто не знает этого.

— Я не обижаюсь.

— Ты ведь знаешь, кто предал Германа. (Он молчал.) Скажи… Я знаю, что ты знаешь, скажи имя…

— Потом.

Собирался народ тихо, мрачные, сосредоточенные. Мороз, холод, люди били ступни друг от друга, женщины были все замотаны платками, как Катя, не отличишь. Она пробиралась сквозь толпу поближе, за ней шел Назар, оглядываясь по сторонам, переживая за сестру, она способна выкинуть… Он отгонял от себя эти мысли, встал за спиной сестры, которая остановилась перед площадкой, на которой казнили «партизанен».

Приехала машина, из нее выскочили немцы, вытащили Германа. Он хромал на ту ногу, которая у него иногда болела. Лицо было избито, губы сухие. Поднялся на площадку, смотрел на людей. Рядом всхлипнула добрая женщина, когда начали зачитывать приговор.

Катя не слушала приговор, она сделала шаг к мужу и убрала платок с лица. Герман отреагировал на движение, посмотрел вниз… его не заплывший глаз расширился, она в ответ покачала головой, мол, не бойся за меня. Германа заставили встать на скамейку, надели петлю…

И тогда Катя сняла варежку с правой руки, показала мужу знак клятвы из двух выпрямленных пальцев, потом приложила ладонь к сердцу и сжала ее в кулак. Она повторила клятву верности на всю жизнь. По ее щекам ручьями текли слезы, а Герман улыбался…

Но когда выбивали скамейку, она зажмурилась сильно-сильно, до боли сжала кулаки, чтобы не закричать.

— Катюша, все расходятся, идем… — шепнул брат.

В Элизиуме она рыдала долго, потом была дорога назад.

После освобождения города она с сыном и мамой вернулась домой, в их дом, только тогда узнала имя предателя и попросила брата, чтобы поздно вечером он привел Ваську, Васю, Василия. Ничего не подозревая, Назар привел его и по просьбе сестры отошел. Никого не было в парке.

— Катюша, здравствуй, рад, что ты жива.

— Идем, я покажу тебе одно место, — сказала она.

Он что-то лепетал по дороге, она кивала, мол, слышу и поддерживаю, наконец остановились у дуба.

— Здесь повесили моего мужа.

— Знаю, Катя, знаю.

— Знаешь, немцы очень педантичны, они все записывают, Назар нашел в записях, что ты предал Германа, рассказал о золоте, хотя тебе о нем никто не говорил. Но ты узнал как-то. Подслушал, видимо. У тебя дурная привычка подслушивать.

— Катя я не… Ты прости, но это не я… Это ошибка.

— Немцы не делают таких ошибок. Прощай. Навсегда прощай.

Она выстрелила в него. Василий покачнулся, его глаза вылезали из орбит от боли и непонимания, что произошло, он шагнул к ней, пытаясь что-то сказать. Катя выстрелила второй раз. Потом третий.

Прибежал Назар, вырвал пистолет, когда она выстрелила четвертый раз, закричал:

— Ты что сделала? Сумасшедшая! Бежим!

— Я хочу видеть, как он умрет.

Василий корчился недолго, хватал пальцами землю, елозил, но четыре пули не давали никакого шанса. Он затих. Только после этого Назару удалось заставить ее бежать с ним через лазейки, известные только местным. А по улицам они шли спокойно, он спросил:

— Где ты взяла пистолет?

— Герман дал, когда мы уплывали.

Она поехала в Москву и забрала мать Германа, та прожила еще долго.

Надежды на краю колодца

Роберт Вадимович не знал, на какой ветке повесили его деда. Дуб сохранился, стал больше и мощнее, он, как и люди, прошел через войны, революцию, жаль, не расскажет о тех днях.

— Ну, здравствуй, дед, — сказал Роберт Вадимович. — Ты ведь здесь, я знаю… чувствую… Нашел я твой тайник, мой отец не нашел, то есть твой сын, а я вычислил. Постоял, посмотрел, потрогал. И оставил все как есть. Я мог воспользоваться находкой, признаюсь, искушение было велико — присвоить, обладать, ощутить на вкус богатую жизнь, пройти все этапы. По большому счету, эти сокровища твои, значит, мое наследство. Но там внутри Элизиума, стоя у колодца, я вдруг ощутил, что ты рядом и тебе не нравятся мои мысли. Перед моими глазами возникло видение: ты, виселица, бабушка смотрит на твою смерть и молчит, только слезы катятся по ее щекам… Она ведь так и не вышла замуж, мне говорила, что до твоей планки никто не мог