Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн
– Что не так с этим городом и парадами? – спрашиваю я.
Спайк усмехается, припарковавшись перед кофейней «Хлеба и зрелищ». Он несет мою сумку по лестнице на третий этаж, и когда открывает дверь, я вижу свою маму и Джен на диване, обе в гипсе на разных частях тела.
– Мама! – восклицаю я.
– Мы бы встали… – начинает моя мать.
– Но Летти настаивает, чтобы мы сохранили силы для спуска вниз, – заканчивает за нее Джен.
Летиция приходит и хлопочет – но не вокруг них, а вокруг меня. Меня усаживают, как инвалида, в удобное кресло напротив дивана. Джен с мамой делятся историями о «рехабе», как они его называли, и обо всех способах, которыми они обходили правила. Они будто снова стали подростками, тайком курящими сигареты на Тропе. Как будто последних тридцати лет как ни бывало.
Пока они разговаривают, я вижу, что Джен держит на коленях мой экземпляр «Секрета Ненастного Перевала», и ее пальцы обводят выпуклый рисунок на обложке, будто это шрифт Брайля. Глядя на девушку с обложки, а потом на нее, я снова вижу сходство между ними, и эта разница в тридцать лет исчезает, когда она смеется со своей давней подругой.
– Кто рисовал обложку? – выпаливаю я.
И тридцать лет накрывают Джен точно саван.
– Ганн, – произносят они с моей мамой хором.
– Я сразу поняла, когда увидела, – поясняет моя мама. – Ганн всегда рисовал Джен, и здесь тоже его рисунок. – Она подносит руку Джен к лицу девушки на обложке. – Когда я увидела, меня охватила зависть, – признается она. – Почему на обложке должна быть Джен?
На мгновение я слышу тот резкий тон, за которым часто следовал маниакальный эпизод, но потом моя мать улыбается и сжимает руку Джен.
– Но с годами это стало той причиной, по которой я больше всего любила эту книгу – ведь на ней изображена моя лучшая подруга.
– Но как картина попала к Кертису?
– Ганн принес ее той ночью, – отвечает Джен. – Кертис забрал ее у него и… – Голос ее дрожит, и что-то внутри меня тоже.
– Что случилось? – требую продолжения я, и весь гнев, который, как я думала, погас, снова вспыхивает. – Что он сделал с…
– С твоим отцом? – заканчивает за меня Джен. – Я так и не узнала. Я думала, он бросил меня. Даже смотреть не хотела. Но теперь твоя подруга Хэдли помогает мне…
– Хэдли нашла информацию, что его арестовали в девяносто третьем году, – поясняет Аттикус. – Он провел три года в тюрьме на Гудзоне…
– Так близко, – бормочет Джен.
– Мы продолжим его искать, – обещает Аттикус, а потом меняет тему, спросив, что они планируют делать с Ненастным Перевалом.
– Мы с Джен будем жить в сторожке, – начинает моя мать.
– Думаем отремонтировать большой дом и сделать в нем приют для женщин, – добавляет Джен.
– Или ретрит для писателей, – добавляет моя мать.
Джен смотрит на нее и сжимает ее руку, услышав, как и я, напряжение в ее голосе. Летиция предлагает вернуться домой, и Аттикус встает, чтобы помочь маме спуститься по лестнице. Когда уходят остальные, мы с Джен какое-то время молча сидим друг напротив друга, представляя все, чем было поместье Ненастный Перевал: от «Приюта Магдалины» и прогрессивной школы обучения до психиатрического центра – и все это делалось с благими намерениями, а потом все почему-то пошло не так.
Не могу избавиться от мысли, что некоторые места всегда возвращаются к тому, что является их истинной природой.
– Ты думаешь, что ничего хорошего из этого не выйдет, – произносит Джен, словно читая мои мысли.
– Судя по тому, что вы мне рассказали, да.
– Все, что я тебе говорила, – это то, как по моему представлению, видела ситуацию Вероника, – напоминает она мне. – Я хотела, чтобы ты поняла, какое влияние на нее оказал Ненастный Перевал.
– Как он свел ее с ума?
– Твоя мать не сумасшедшая, – говорит она. – Я возила ее к психиатру в Колумбийскую пресвитерианскую больницу, и она заверила меня, что все, что нужно Веронике, – это любящая и поддерживающая среда, а также хороший терапевт и правильные лекарства для лечения биполярного расстройства. И я собираюсь проследить, чтобы все это у нее было.
– Спасибо, – искренне говорю я. – Но не только моя мать пострадала в Ненастном Перевале – и другие девушки тоже, те же Ли-Энн, Дороти, Донна…
– Ли-Энн, – как ты, возможно, догадалась, – это Летти, – говорит Джен. – Дороти сейчас в Торонто, она социальный работник. Донна… все думали, что она сбежала, но это она погибла в пожаре. Наверное, пыталась попасть в башню, чтобы спасти меня, после того как Летиция меня уже вытащила.
– Видите, – говорю я, сожалея о Донне и из-за того, что заставила Джен снова пережить эту боль. – В этом доме происходят плохие вещи. Вы с моей матерью могли погибнуть, и все из-за того, что я хотела продолжения книги! – Голос срывается, и я, к удивлению нас обеих, начинаю рыдать.
Джен обнимает меня и притягивает к себе, и вот я уже плачу у нее на плече.
– Ты была права, что хотела продолжения, – говорит она. – Ты имеешь право знать свою историю, и твой приезд вернул мне Веронику.
– Но это чуть не убило тебя! Дом проклят еще с тех пор, как там появилась Кровавая Бесс…
– Кстати, говоря про Бесс… – Она лезет в карман. – Персонал скорой помощи нашел это в плаще, когда его с тебя сняли. – Она протягивает мне несколько листков бумаги, сложенных в плотный квадрат так много раз, словно автор послания пытался сделать его как можно меньше. Листки кажутся тяжелыми как камень. Я не уверена, что готова к новым откровениям из прошлого.
– Прочитаешь позже, – говорит Джен, чувствуя мою неохоту.
Киваю, убираю бумаги в карман.
– И дело не только в Бесс, – добавляю я. – Все девушки на кладбище… все Агнес Кори…
И снова голос срывается, а ее рука робко, как маленький олененок, касается моей.
– Все Агнес Кори, – говорит Джен. – Включая тебя. Ты была такой храброй, приехала сюда, противостояла злобной старой драконихе и разоблачила Кертиса Сэдвика – да-да, знаю, ты скажешь, что храбрость ни при чем и все это произошло случайно. Знаешь, я рассказала тебе историю Вероники, потому что хотела, чтобы ты поняла, она старалась изо всех сил…
– Я понимаю, – перебиваю ее я.
– Но я не рассказала тебе свою историю. Она немного похожа на твою. Дом, в котором я не могла оставаться, места, которые не могла назвать домом. В таких обстоятельствах тяжело поверить, что когда-нибудь произойдет что-то хорошее. Поэтому Кертису удавалось обманывать меня
