Зверь - Кармен Мола
Леонора Уррутиа, дама лет сорока пяти, с суровым лицом и собранными в пучок седыми волосами, была в черном старомодном платье. Так выглядят набожные ханжи, как правило отзывчивые к просьбам монахов. Агирре позволил себе неблагородную, даже скабрезную мысль: неудивительно, что, имея такую жену, судья искал общества Львицы.
— Что вам угодно, брат мой?
— Я хотел попросить помощи у доброй христианки. Часовня нашего монастыря разрушена из-за разразившихся на прошлой неделе беспорядков.
— Не понимаю, как правительство могло допустить такое! За одно это они должны гореть в аду. Испанию терзают силы зла, и одному Богу известно, когда этот кошмар закончится.
— Да услышит вас Всевышний! Вы даже представить не можете, насколько верны ваши слова. Нашему монастырю повезло, никто из братьев не погиб, но устроенный этими дикарями пожар уничтожил все: картины, украшения… У нас теперь нет даже потира, чтобы благословлять тело и кровь Христову.
— Проходите, пожалуйста. Не желаете ли чаю? Я поговорю сейчас с супругом. Уверена, он будет щедр к вашему монастырю. Но вы не сказали, как он называется.
— Монастырь Святого Людовика, на улице Монтера.
— Оттуда все и началось. Говорят, орды преступников вышли с площади Пуэрта-дель-Соль. Как же это все ужасно!
Томас Агирре ждал в маленьком кабинете, пока донья Леонора ходила за мужем. Единственным украшением комнаты служила картина «Христос, проповедующий в храме», старинная, но безвкусная, а немногочисленные предметы обстановки в классическом кастильском стиле выглядели дорого, но были явно неудобны для использования.
— Добрый день, брат мой. Жена не сказала, как вас зовут.
— Брат Браулио.
— Она сообщила, что вы из монастыря Святого Людовика. Но я не слышал, чтобы и он подвергся атаке.
— Это потому, что никто из братьев не погиб, — по сравнению с другими монастырями мы легко отделались. Но мы лишились часовни. На нашу беду, особа, которая была особенно к нам щедра, скончалась.
— Мне очень жаль.
— Возможно, вы даже знали ее. Речь идет о донье Хосефе Арлабан.
Как и рассчитывал Агирре, удар попал в цель: добродушное лицо Хулио Гамонеды мгновенно изменилось. Появление в дверях его супруги в сопровождении служанки с тремя чашками чая и вазочкой печенья заставило Гамонеду взять себя в руки.
— Леонора, я думаю, мы поможем монастырю, поскольку утраченные предметы имели большую ценность. Но будет лучше, если мы с братом Браулио поговорим наедине. Пусть нас никто не беспокоит.
64
____
Дон Бенито Гранадос, герцог де Альтольяно, супруг доньи Аны Кастелар, будучи человеком утонченным, не допускал проявления чувств на публике и позволял себе подобную вольность лишь в исключительных случаях, оставаясь с кем-то наедине. Но сейчас его обуревал гнев, и он разговаривал с женой довольно сурово. Она, однако, была совершенно спокойна и позволяла мужу изливать душу, зная, что тот не отступит от правил из-за такой ерунды, как супружеская измена.
— Уговор был предельно ясен: от тебя требовалось только одно — не допускать пересудов. Но даже об этом ты забыла.
— В городе все становится известным едва ли не раньше того, как случится.
Герцог и герцогиня уже давно стали объектом сплетен из-за легкомысленного поведения Аны. Но только одному человеку, известному адвокату, пришло в голову сказать об этом герцогу в лицо. Храбрецу пришлось столкнуться с несоразмерно бурной реакцией Бенито Гранадоса, который вызвал неосторожного юриста на дуэль и доказал, что слухи о его искусстве владения шпагой небеспочвенны. По условиям дуэли они должны были драться до первой крови, и герцог изуродовал противнику лицо.
— Да еще с репортером! Вот уж не думал, что ты можешь пасть так низко.
— Ради бога, Бенито… Ты прекрасно знаешь, что мужчины у меня бывают из разных сословий. Репортер не хуже иных, не говоря уже о том, что выбирать мне не приходилось.
— Явиться на похороны тебя тоже вынудили обстоятельства?
— Обстоятельства вынудили меня сделать многое, о чем ты, находясь при дворе, даже не подозревал.
Герцог налил себе бокал хереса. Некоторое время он перекатывал напиток во рту, а проглотив его, возобновил упреки:
— Рыдания над гробом, вероятно, тоже входили в число вынужденных действий?
— Слезы были настоящими.
Ана устала от этого спектакля. Затеянная супругом игра в оскорбленную честь казалась ей совершенно неуместной. Бенито налил ей хереса.
— Ты влюбилась в Дерзкого Кота?
— Тебе это покажется смешным, но да, влюбилась. Его гибель разбила мне сердце. Ты наверняка сочтешь меня идиоткой, но я несколько дней раздумывала, не отправиться ли следом за ним. Естественно, не для того, чтобы встретиться в раю, — ты ведь знаешь, в загробную жизнь я не верю. Мне хотелось покончить с собой, потому что я не могла смотреть в зеркало и сознавать, что все это сделала я, а не какой-то убийца. Не могла думать о том, что Диего видел во мне кого-то совсем другого. Неужели я превратилась в человека, которого сама ненавижу?
— Насколько я могу судить, романтические чувства покинули тебя так же быстро, как приступ лихорадки.
— Ты верно подметил: как приступ лихорадки. Кости до сих пор ломит, но я уже пришла в себя. Конечно, на войне потери неизбежны. Мы сражаемся не за свои интересы, а ради будущего, за то, чтобы оставить следующим поколениям более счастливую страну.
Ана допила херес. Сладкое вино смягчило саднящее горло. Ее сердце ныло всякий раз, когда в памяти всплывало лицо Диего. Хотя она сказала мужу, что справилась с тоской, это была неправда: в самый неожиданный момент она вдруг видела его, улыбающегося, на этом самом месте, в особняке на улице Орталеза, вспоминала их поцелуи в постели, его самоотверженную работу в лазарете. Она не хотела забывать об этом, понимая, что больше никогда не испытает такого чистого чувства, состоящего из восхищения, благоговения и страсти. Все могло сложиться иначе, если бы они познакомились не из-за Зверя, не из-за статьи в «Эко дель комерсио». О, если бы Диего отказался от расследования! Любви подвластно многое… Она могла бы избавить его от одержимости этой историей. Но ничего не вышло.
В последнее время Марсиаль Гарригес — Зверь, как метко прозвали его по ту сторону городской стены, — вел себя неосмотрительно и оставлял слишком много улик. Дело было не столько в перстне, который Лусия украла в доме падре Игнасио, сколько в списке, составленном монахом-карлистом. В нем фигурировали прозвища и инициалы двенадцати наставников карбонариев, включая ее собственное: Восхождение, А. К. — имя Великого магистра, королевы двенадцати избранников.
— Что ты узнала о списке?
— Если кто-то и может сообщить нам, где он находится, так это Лусия.
— Рыжая? Я видел, что ты поселила ее в одной из гостевых комнат.
— Она мне доверяет. Ее сестра сидит у нас в подземелье, и она готова перевернуть небо и землю, чтобы ее найти.
— Мы не можем все потерять из-за какой-то девчонки.
— Она сумела окружить себя надежными союзниками.
— Вроде этого журналиста? Ана, мне кажется, ты сдаешь позиции!
— Диего мертв, меня очень беспокоит монах, который вертится около девчонки. Некий Томас Агирре, бывший сподвижник Сумалакарреги на северном фронте. Несколько агентов сообщили мне о нем. Список оказался у него в руках, но я найду способ получить его обратно, прежде чем кто-нибудь расшифрует наши инициалы.
— Впервые слышу в твоем голосе страх.
— Не боятся только глупцы, дорогой супруг. К сожалению, мы все очень рискуем. Даже ты, уютно устроившийся под крылышком королевы-регентши, не останешься безнаказанным, если все выплывет. Хотя ты всего лишь информатор.
— Ты недооцениваешь мою роль.
Не выдержав взгляда жены, герцог отвернулся, снова наполнил бокал хересом и удобно устроился
