Хрустальная сказка - Макс Рейн

Потрясенный, он вдруг понял, что для Саундборга все они марионетки и ему на них глубоко наплевать. Лексуса передернуло.

Стало трудно дышать. Вот и сейчас продюсер ни о чем его не спрашивал, не выказал ни грамма сожаления за то, что так гнусно с ним поступил. Он просто приказывал, что делать. Саундборг – великий недочеловек. Он едва смотрит на Лексуса, чувствуя безграничную власть над ним. Вот он держит его у себя на ладони, как мошку, и может, если захочет, оборвать крылья и лапки, или раздавить, и ему за это ничего не будет. Лексус почувствовал, как закипает.

«Ах ты, кузнечик хренов! – мысленно выругался Лексус, наконец-то поняв, кого именно ему напоминает Саунборг.– Плохо ты меня знаешь. Я, Лексус, в гробу видал и тебя, и всю твою кузницу звезд». Он ухмыльнулся и направился к выходу.

Покинув здание, Лексус оказался на широком оживленном перекрестке и остановился. Куда теперь? Он не знал. В груди разливалось непривычное чувство свободы – он был волен идти на все четыре стороны. Мимо спешили прохожие, проносились машины, а он стоял, вдыхая прохладный воздух, и вглядывался в каждое направление, открывавшееся перед ним. У него больше ничего не было. Ни репетиций, ни Тора с Саундборгом, ни злости. У него не было больше мечты. Его жизнь сейчас походила на замерзшие осенние листья. Ветер кружил их в воздухе, то подхватывал в вихре и уносил в небеса, то бросал на землю, то капризно гонял из стороны в сторону, то осторожно касался, заигрывая.

– И чем ты будешь заниматься? – спросила Фрейя, когда Лексус рассказал ей о том, что произошло. – Ты же не можешь без музыки.

– Не знаю. – Он смотрел в сторону, медленно выпуская сигаретный дым. – Буду играть в барах, собирать концерты, по миру прокачусь. Всегда хотел попутешествовать. Музыка – это мое, а шоу-бизнес – нет. Знаешь, я даже пугаюсь, когда меня узнают на улице. Уставятся, таращат глаза, как будто привидение увидели. А еще больше пугаюсь, когда не узнают, думаю: «Эй, вы куда смотрите? Вот я!» Короче, сплошной стресс. Ну а если надоест музыка, я готов сменить профессию.

– На какую?

– Может, плотником стану. Мама советовала.

– Это серьезная перемена, а перемена – всегда разгром. А как ты думаешь, в чем смысл жизни? – Фрейя испытующе смотрела на Лексуса.

– Какой еще смысл? – насторожился Лексус, ожидая подвоха.

– Каждый человек должен искать смысл жизни. Знать, для чего живёт, хотеть чего-то, – снисходительно разъяснила она.

– И чего хочешь ты? – с легким сарказмом поинтересовался Лексус.

– Наверное, стать дизайнером. Вот закончу школу и в Констфак учиться пойду. Мама говорит, оттуда много известных дизайнеров вышло. А пока буду работать над своим брендом, я ему даже уже название придумала.

– Да ну! Какое?

– Фрейя Рейн.

– Рейн? Дождь?

– Дождь, – повторила Фрейя, глядя на удивленное лицо Лексуса. – С ним умирать не хочется, – пояснила она. Лексус задумался. – Кстати, я начала работать над своей первой коллекцией, к рождеству, думаю, будет готова. Придешь?

– Куда?

– Эрик сказал, что я могу устроить показ в «Ван Гоге». Он теперь мой парень.

– Кто, Ван Гог?

– Эрик, – Фрейя глянула на Лексуса как на придурка.

– А как же Козлина? – Лексус сделал вид, что удивлён.

– А зачем мне козел? – раздражённо вопросом на вопрос ответила Фрейя. – Лексус не нашелся что ответить и отвел взгляд. – Хотя, если подумать, все мужчины козлы. Эрик наверняка мне тоже изменит.

– Скорее всего, – согласился Лексус, прикуривая очередную сигарету, – это норма жизни. Чтобы не надоесть мужчине, женщина меняет платья, а чтобы не надоела женщина, мужчина меняет женщин. Народная мудрость, на стене в метро прочитал.

Фрейя, казалось, даже не расстроилась.

– А ты что больше всего на свете любишь? – спросила она.

Лексус озадачился.

– Наверное, все-таки мясные фрикадельки: лук, поджаренный до золотистой корочки, немного сливок, пряности и легкая панировка. Бабушка хорошо их готовила.

– Ой, я тоже их люблю, – улыбнулась Фрейя. – Только я не об этом. Не о еде.

– Ну тогда музыку, – легко определился Лексус.

– Тоже не то, – запротестовала Фрейя. – Музыка не может человека сделать счастливым, так же, как и еда.

Лексус никогда об этом не размышлял и растерялся:

– Ну не знаю. А счастье, по-твоему, это что?

– Как что? Когда тебе радостно, когда тебя любят, когда тебя кто-то где-то ждет. Счастье оно больше, чем музыка… Понимаешь?

Лексус не понимал, он искренне не представлял, что на свете может быть больше, чем музыка. Если все шло наперекосяк, он слушал хорошую песню, и она помогала. Под грустную – грустил, а под веселую пел.

– Может и так, – неопределённо сказал он. – Только я еще не готов променять свою музыку на вот это твоё «счастье».

Фрейя молча смотрела на экран. За ее спиной, в глубине квартиры, раздавался грохот и слышались оживленные голоса.

– Весело у тебя, – отметил Лексус.

– Да, не соскучишься.

– А чё это они?

– Решили что-нибудь поменять в жизни. Теперь мебель передвигают.

– Ну да, перемена – это всегда разгром. А еще говорят, что молодость – самое счастливое время.

– Это говорят старики, которые давно забыли, что это такое. Молодость —трагическое состояние, когда тебя никто не понимает, и сам ты не понимаешь, зачем живешь.

Фрейя замолчала надолго. Лексус поглядывал на неё сквозь сигаретную дымку, и ему казалось, что девушка просто забыла о нём.

– Я всегда думала, что ты станешь звездой, – неожиданно призналась она.

– С чего бы это вдруг? – смущаясь, пробубнил он.

– Есть в тебе что-то необычное. Свет, вроде северного сияния, так не объяснишь, – Фрейя снова углубилась в себя.

– Слушай, а ты сможешь придумать мне костюм? – Лексус, казалось, вспомнил, о чем то . – Только необычный, женский.

Фрейя моментально ожила. Лексус быстро изложил ей идею. Девушка минуту морщила лоб и шевелила губами.

– Сколько? – спросила она наконец.

– Десять крон.

Фрейя закатила глаза.

– Времени сколько?

– Пять дней.

– Думаю, что успею. – Она схватила блокнот и принялась рисовать.

Лексус курил и разглядывал Фрейю, словно видел ее в первый раз. Была тощая – стала тонкая, была диковатая – стала уверенная в себе. Лохмы причесала, косметики поубавила.

– А ты ничё так, симпатичная. – Лексус сам удивился новому звучанию своего голоса.

– Ну да, конечно, врёшь ты все. – Она отложила набросок и театрально нахмурилась.

– И почему, когда говоришь правду, тебе никто не верит?

Фрейя слабо улыбнулась. И вдруг спросила:

– Я что, тебе нравлюсь?

Лексус оторопел. Больше ни один человек на земле не вгонял его в ступор, как это делала Фрейя.

– Да нет,