Три твои клятвы - Питер Свонсон
Забрав из шкафа яблоки и сыр, Эбигейл отнесла их в холодильник, где засунула пакет в глубину овощного ящика. Даже завернутый в целлофан, сыр пах слишком сильно, и держать его в шкафу было рискованно. Она выпила бутылку воды, затем съела йогурт и закопала оба пустых контейнера на дно мусорного ведра. В одном из шкафчиков на кухне нашла открытый пакет копченого миндаля и съела две горсти, затем рискнула открыть упаковку вяленого лосося, съела около трех кусков и вновь засунула упаковку в глубину шкафа. Пережевывая рыбу, Эбигейл внезапно поймала себя на том, насколько же та вкусна, и поразилась тому факту, что еда доставляет ей удовольствие. Но затем так же внезапно вспомнила, что с ней происходит и сколь ничтожны ее шансы остаться в живых.
Под языком скопилась слюна, и еда запросилась обратно. Эбигейл бросилась в ванную, но как только встала на колени перед унитазом, тошнота прошла, и ее не вырвало.
Она вернулась в шкаф и свернулась в клубок, словно животное в спячке. Что-то твердое уперлось ей в бедренную кость. Эбигейл полезла в передний карман джинсов и вытащила оттуда камень, который захватила с пляжа, когда строила там пирамиду. Большим пальцем она потерла его гладкую поверхность. Было слишком темно, чтобы разглядеть его, но Эбигейл хорошо помнила этот камень. Белый, полупрозрачный, со светло-красным колечком, опоясывавшим его по всему периметру… Она снова свернулась калачиком, на этот раз крепко сжимая в руке камень.
Глава 30
Эбигейл урывками спала в течение дня, иногда позволяя себе растянуться на полу шкафа.
Днем она снова проголодалась и заставила себя совершить короткую вылазку в кухонную зону домика, чтобы поесть, и еще раз – чтобы сходить в туалет. Это заняло около пяти минут, но все это время сердце не переставало бешено стучать.
Когда Эбигейл не спала, она пыталась упорядочить свои мысли, следуя системе отца: разбивая проблемы на части, составляя списки. Тем не менее продолжала представлять, что они сделают с ней, если поймают ее. Эбигейл преследовал образ Джилл, ее проломленный череп, ее дергающаяся нога, то, как она умирает в свете костра… Эта картина повторялась у нее в голове, словно поставленная на автоматическое воспроизведение, словно прилипчивый отрывок песни, и в конце концов Эбигейл отказалась от попыток блокировать неприятные мысли. Ведь они не только пугали ее, но и давали ей мотивацию. Если она неким чудом останется жива, если переживет то, что с ней происходило, то расскажет свою историю, сделает все для того, чтобы эти мужчины понесли наказание и чтобы это никогда не повторилось.
Другой ее мотивацией были родители – их лица то и дело мелькали в ее сознании. Ей было страшно представить, какой будет их жизнь, когда они узнают, что их единственная дочь умерла во время медового месяца. Эта мысль повергала ее в ужас. Они уже потеряли друг друга, не полностью, конечно, но частично. Она знала: ее смерть добьет их окончательно. Они состарятся, и о них будет некому позаботиться. Одна эта мысль наполнила ее решимостью непременно выбраться с этого острова и выжить.
Ей не давала покоя и другая мысль – или, может, это был сон? – о том, что ее смерть на этом острове будет означать смерть ее детей, которые еще не родились. Эбигейл почти могла представить их, почти почувствовать отчаянную, пугающую любовь, которую они в ней пробудят. Сейчас их жизни висели на волоске, как и ее собственная, как и жизни ее родителей, и все они зависят от воли горстки безумных, озверевших мужчин. «Я должна остаться в живых, – сказала она себе, – я просто обязана это сделать».
Эбигейл не знала точное время, когда Брюс вернулся ночью, но предположила, что где-то ближе к восьми часам. Внутри домика было темно около трех часов. Брюс вошел и захлопнул за собой дверь. Сначала она не была на сто процентов уверена, он ли это, но потом он кашлянул, и Эбигейл снова узнала его кашель. Она скорчилась в шкафу, сжимая нож, опять испытывая нечто вроде удовлетворения от того, что сумела спрятаться на целый день, и никто даже не додумался заглянуть в домик.
Пошуршав там, где, по идее, была кухня, Брюс ненадолго подошел к шкафу и вытащил свой чемодан. Может, он собирает вещи? Но нет, он не снял с вешалок ничего из своей одежды. Зато закрыл дверь шкафа.
Затем Брюс снова вышел и отсутствовал уже около двух часов. В какой-то момент Эбигейл показалось, что она услышала в небе далекий гул самолета. Неужели Мелли поступила по совести и оповестила власти? Это вселило в нее кратковременное чувство надежды, но, увы, ненадолго. Мелли никому не позвонила. Скорее уж она помогала мужчинам искать ее. А самолет просто пролетал мимо. И если он и приземлится на острове, то, скорее всего, привезет подкрепление, еще больше тех, кто будет ее искать.
Эбигейл приказала себе не строить догадки, это вряд ли ей поможет. Вместо этого она постаралась вспомнить, как именно спуститься к лодочному сараю на краю пруда, а оттуда – добраться к скалистой бухте, где они с Брюсом гуляли всего несколько дней назад. Хотя Эбигейл следовала за ним, она помнила направление, в котором они шли: через лес на утес, затем на восток вдоль края острова к набережной, которая вела к бухте. Она помнила, что вся прогулка заняла минут двадцать, максимум тридцать, и не сомневалась, что сумеет сделать это ночью, особенно если будет светить луна.
Вернувшись, Брюс сразу лег спать. Эбигейл прислушалась. Храп начался почти сразу, но она приказала себе подождать минут пять, чтобы окончательно убедиться, что он действительно крепко спит.
Временами ее охватывало желание остаться в домике еще на один день. Здесь Эбигейл чувствовала себя
