Последний кайдан - Элла Чак
– А что увидела лично ты?
– Женщину, одетую как гейша. И секту поклонников Призрачному самураю… Дайте мне, пожалуйста, бумагу и карандаш со столика, – попросила я, и он передал.
Рука быстро забегала по листу. Я отвернулась к стене, пока карандаш метался по чертам лица Аои и её помощника.
– Вот эти люди меня заперли.
– Как ты… как ты видишь через маску? – не удержался он от вопроса.
Я отвернулась от него.
– Пуговица на вашей рубашке плохо пришита. Вон та, у воротничка. Нужно пришить получше, пока она не оторвалась в четвёртый раз. Вы трижды пришивали её. Нитки все разных оттенков. Вроде белые, но отличаются. Одна нить – молочная, вторая – тонкая, оттенка снега, а третья – чуть-чуть телесная. Но вы не видите разницу. Вам главное – пришить пуговицу. Остальные на вашей рубашке пришиты нитью оттенка сто сорок пять-дробь-восемь. Я художница и различаю цвета. Купите такую в лавке.
По больничному полу проскребли ножки стула.
– Но… ты же не…
– Я не вижу. Такова моя судьба… Вот, держите, если это как-то поможет, – отдала я рисунки. – Это всё, что я знаю.
* * *
Спустя два месяца моя семья переехала в новый дом.
Первая встреча с отцом произошла в больнице. Он припал к моим ступням и целовал мою обувь, называя Касуми-доно. Отец вымаливал прощение за то, что порезал мне щёки битыми осколками тарелки. За то, что грозился отправить в интернат и сдать кота в газовую камеру, если я от него не избавлюсь. И я простила его.
Тот поступок стал началом цепной реакции. Если бы не скандал, если бы не искра, из которой разгорелось пламя, я бы никогда не превратилась в Касуми, не потеряла зрение и не стала предводительницей полёвок.
Мы с родителями заключили соглашение – никогда не вспоминать то, что было в прошлом. Они поклялись, что не будут донимать вопросами, не будут перечить, если я уйду из дома ночью, не произнесут ни слова, кого бы я ни привела. Когда решу, что они готовы, я расскажу им больше.
Мама с папой так соскучились по обществу друг друга, что сразу же оставили меня в покое. Я была рада, что они заняты друг другом, а не мной, ведь с того самого дня я начала учиться науке, которой не обучают в школе.
Науке быть частью мира духов.
* * *
– Живая, – произнёс голос у меня над головой.
Глаза я не открывала. Всё ещё боялась снять защитную больничную маску с глаз.
– Оками, – улыбнулась я.
В моей душе совершенно пропало волнение, что я больше не увижу Оками и Чиби. В новом доме они оба появились у меня в комнате в первую же ночь, забравшись через открытое окно.
– Я спасла маму, Чиби, ты слышишь?
– Мур-р-рдрая Мэй-сан! Мур-р-рдрая!
– Ты сильная, – прозвучал голос Оками. – Настоящий потомок рода Куроки. Теперь у тебя есть навык. Его нужно развить.
– Кто мы, Оками?
– Не мёртвые и не живые. Одной ногой там, одной здесь.
Я не торопилась принимать правила игры, не узнав даже её название.
– Что ты теперь от меня хочешь, Оками? Может, оставить всё в прошлом и просто жить?
– А у тебя получится, Касуми? Получится жить так, будто ничего не случилось?
– Попытаться-то можно.
– Пытка и получится. Пытка из твоей попытки! Твои глаза видят больше, чем глаза зрячих. Ты – потомок. Ты или играешь, или умираешь.
Выбор не ахти. Главное, что Оками будет меня учить, а значит, будет рядом. Я больше не рядовая школьница. Моя боль превратилась в силу.
Взглянув в угол комнаты, я позвала полёвку – ту самую, которую спасла в Окуре, напоив водой. Мышка забралась мне на голову, и я перевела её послание Оками:
– Лето Красоты, Оками. Лето Красоты тебя ждёт на праздновании Обона. И с ней, – переглянулись мы с мышкой, – кто-то красноносый.
14. Нацуми
Ужин с приправой из горячих пуль
Сначала Оками убил меня историей о четвёрке самураев, а теперь Мэй, которую я буду звать Касуми, рассказала, как убила в себе Мэй. Я опёрлась на руки, надула щёки и выдохнула.
– Голова сейчас взорвётся… Кто же убил всех невест? Ты не выяснила, Касуми? Тех, кто кукол не сделал.
– Пока не знаю. Главное, что не моя мама.
– А тот «красноносый»… это что, Хатиро? Его фамилия Накамура. У него свеча, ну и… нос немного длинный.
Оками кивнул:
– Он ещё не прошёл своё перерождение… Самурай Накамура испытал связь со свечой тэнгу, значит, Хатиро получит его силу.
Я заволновалась, что Хатиро ослепнет, оглохнет или его кто-нибудь сожрёт живьём.
А лучше бы о себе подумала.
– Но… я вроде бы тоже не прошла… перерождение…
– Ты видишь ёкаев и души мёртвых. Видишь тех, кто умрёт. Твой лук – цукумогами! Этого мало?
– Мой лук – цукумогами? А почему он молчит?
– Разве ты с кем-то сражалась, чтобы он начал с тобой болтать? У него душа пятисотлетнего воина, а не цифровая память тамагочи.
– Что нам делать, сенсей? Искать потомка Кудо? Того пятого с поляны самураев?
– Кудо не играл в игру. Я не почувствую его род. Лучше найти свиток кайданов и сотую свечу. В кайдане будет ответ, как остановить всё это.
– Бедный Хатиро, – чуточку разволновалась я, как он перенесёт такие новости. – Берёг свечу, но не сотую, да и несильно-то уберёг. Теперь ещё вот-вот превратится в тэнгу… А почему наши родители не ёкаи? Почему мы?
Оками посмотрел на луну посреди беззвёздного неба.
– Пришло время. Так было предначертано. Всё должно произойти сейчас.
– Судьба, – напомнила Касуми, кивнув на свою спину. – Призрачный самурай не просто так «вырезал» из меня это имя.
– Касуми права, – согласился Оками, одобрительно кивнув, и та смущённо покраснела. – Игра должна закончиться. Или…
– Что? – одновременно спросили мы с Касуми.
– Что случится, если игра не закончится? – уточнила я.
– Тогда, – не сводил он взгляд с луны, – ничего хорошего нам уже не ждать.
– Ёкаи! – поняла я, вспомнив правила игры. – Все ёкаи, про которых были прочитаны страшные истории, вырвутся на свободу и убьют нас! Хотелось бы выжить, – изрекла я очевидное.
– Да, не умереть, – поддержала меня Касуми.
Выскочка и всезнайка, как всегда, всё испортил:
– Выжить и не умереть – не одно и то же!
Оками даже не потрудился объяснить нам разницу. Он превратился в волка и выпрыгнул в окно.
– Куда он? – развела я руками. – Задушить пару
