Последний кайдан - Элла Чак
– Шрамы не те. Будут другие.
– Ну простите! – язвительно произнесла я. – А вам какие нужны?
Оборотень повернулся к коту, совершенно потеряв ко мне интерес.
– Слишком рано. Она не готова узнать.
– Что я должна узнать? К чему не готова?
Я догнала парня-ёкая и, помня, что хватит с меня быть для всех удобной, резко его развернула.
– Скажите, что я должна узнать? Я готова!
– Своё имя.
– Я знаю, как меня зовут. Куроки Мэй. Но я не знаю, кто вы – господин или учитель.
– Ёкай, как ты сказала. Я ёкай. Зови меня Оками.
– Оками-сан…
– Просто Оками.
– Оками-сенсей!
Оборотень закатил глаза, а я к тому же ещё непроизвольно поклонилась.
– Оками, – исправилась я, – прошу, скажите, что мне нужно сделать? Я не могу вернуться домой. Отец отдаст меня в интернат или окончательно зарежет – у нас в доме ещё много посуды осталось. А Чиби отправит в газовую камеру. Скажите, что я должна сделать? Как мне помочь маме?
Оборотень покосился на кота.
– Прошлое, которое ты ещё не вспомнила, никто из нас исправить уже не сможет, Куроки Мэй. Но… – осёкся он, – спасение матери откроет тебе путь к правде, если ты готова принять её. Но я не уверен.
– А я уверена!
– Тебе всего шестнадцать, а мне больше тысячи лет.
– Мне семнадцать.
Я вспомнила свой рисунок из пролитой замазки, когда нарисовала оборотня, пожирающего самурая.
– А вы видели настоящих самураев?
– Видел. Но лучше бы они не призывали меня в ту ночь.
– В ту ночь?.. Я часто рисую самураев. И девушек. Они все невесты, но я не знаю, как их зовут. Ещё свечи. Красивые, синие. И каждая вырезана в форме мифического существа, мононокэ или ёкая.
– Ты рисуешь, Куроки? – обратился он ко мне по фамилии.
– Да.
– Твой предок тоже рисовал. Он изобразил на портрете девушку и замазал ей чёрным глаза.
– Почему? Она ослепла?
– Нет, но видеть стала иначе. И ты станешь видеть иначе всё вокруг, Куроки. Ты увидишь, кто ты на самом деле.
Нервничая, я теребила на шее кулон с половинкой Микки-Мауса.
– Я найду ответ, Оками-сан. Кто эти невесты? И поможет ли это моей маме?
Он кивнул:
– Не гарантирую, что будет легко. Я не смогу пойти с тобой. И кот не сможет. На той земле древняя защита.
– Я… могу там погибнуть?
Оборотень задумался.
– Там погибло много людей, не лучше и не хуже тебя. И они свою судьбу не спрашивали.
Я хотела извиниться, но вспомнила, что больше не собираюсь быть удобной.
– Ясно. Говорите, Оками-сан, что нужно сделать?
– Ты отправишься в Окуру и зайдёшь в чайную «У Сюзи».
– Окура? Я была там на школьной экскурсии. У меня голова кружилась в их музее кукол. – Я вдруг вспомнила кое-что. – В новостях говорили о пропавших старшеклассницах в Окуре. Там что, проклятие какое-то? Злые духи?
– Всего один, – ответил Оками. – В Окуре всего один убийца.
11. Касуми
Вооружённая водой и бумагой
Чтобы я не ехала в Окуру босиком и в окровавленной юкате, Оками вытряхнул из мешка заранее приготовленную одежду. Я посмотрела на пару дыр на капюшоне ветровки диаметром с мои пальцы.
– Вы грызли её вместе с манекеном?
– Скажи спасибо, что не отгрыз её с человека. Думаешь, легко научиться быть оборотнем? То зубы, то клыки появляются!
– А как же жизнь в тысячу лет?
– Тысячу лет живёт память волка, которым я стал. Каждый оборотень когда-то был человеком.
– Как вас звали, когда вы были человеком?
– Сато Киро.
– Киро-сан? Вы… может быть, вы дадите мне какое-то оружие?
– Мур-р-рдрая, – отозвался Чиби, – мур-р-рдрая девочка!
Оками положил свою расправленную ладонь между моими ключицами.
– Твоё оружие, Мэй, – вот тут.
Чтобы дотянуться до сердца, ему пришлось положить руку мне на грудь, которая и без того слишком уж часто вздымалась, стоило мне услышать голос оборотня и пересечься с ним взглядом.
– Глупый волк, – резюмировал Чиби, и Оками спешно убрал руку.
– Идём.
Оками отвёл меня к сталактиту в глубине пещеры.
– На этой воде заклинание. Умойся, а то вся… в кошачьей слюне.
– Чиби сказал, что она лечебная, – покраснела я.
– Вода лучше залечит шрамы… Это возьмёшь с собой, – протянул он мне флягу. – Трать разумно… Вот, сикигами[66] тоже пригодится, – опустил он мне в сомкнутые ладошки сложенную оригами бабочку.
– Вода и бумага? А танто[67] не осталось?
– Ты знаешь, что такое танто?
– Я рисую много оружия, а позже узнаю, как оно называется.
– Самураи, которых ты рисуешь… какие они?
Пытаясь вспомнить, я опустила взгляд на белоснежные крылья бабочки. На одном из рисунков точно такая же кружила над синей свечой. Свеча была вырезана в форме девушки, объятой мышами.
– Они… сначала весёлые, а потом напуганные… Я рисую четверых всегда чёткими, а пятый…
– Какой он?
– Я много раз макаю кисть в воду, пока не останется чуть ощутимый след краски, как белая пыльца на крыльях мотылька. И тогда самурай получается прозрачным… дымчатым… парящим…
– Призрачный самурай, – произнёс Оками, и я согласилась.
– Да! Он как призрак. И если я рисую его глаза, то…
– Что?
– Он смотрит как… хищник.
– Как я?
– Нет. Вы не охотитесь, Оками-сан.
Я зажмурилась:
– Тот Призрачный самурай… он смотрит на меня как на добычу.
* * *
В кармане рюкзака лежали деньги (я купила в дорогу бэнто), блокнот с ручкой и пена для бритья.
– Что?.. Оками-сан положил в мой рюкзак пену для бритья! А осколком тарелки отец пытался мне бороду сбрить?
На всякий случай я провела рукой по щекам. Борода не выросла, но и кожа больше не была гладкой и ровной, как вчера. Прежде чем сесть на поезд, я зашла в небольшой супермаркет комбини. Мне срочно нужно зеркало!
На улице лицо моё закрывала матерчатая медицинская маска, но не всегда ведь я смогу прятаться за ней. В отделе с заколками и краской для волос я взяла баллончик с красным оттенком и две большие толстые резинки. Теперь надо было набраться смелости увидеть себя.
В секции с очками посетителей не оказалось. Я остановилась возле зеркала, перекинула рюкзак за спину и стянула маску ниже подбородка. Глаза не отводила. Не знаю, чем облизал меня Чиби, какой волшебной кошачьей слюной пятисотлетней выдержки, и что за вода капает на сталактит, но глубокие раны затянулись полностью. Остались две розовые борозды слева и справа, сделавшие меня немного похожей на мышь. Пальцами я провела
