Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов
— А секс без любви?
Детский разговор… Он зарыл лицо в ее волосы и вдохнул глубоко, до колики в легком — Маша пахла жасмином. Но она отстранилась.
— Художник, не знаешь ты, что такое любовь, а принимаешь за нее зов своей плоти.
Прижав ладони к ее ушам, он повернул Машину голову к своему лицу, к уровню своих глаз и к уровню своих губ.
— Ты знаешь?
— Викентий, при любви зов плоти становится духовным наслаждением.
— Кто ты, цыганка или профессор? Но в дверь звонили. Как всегда не вовремя. Скорее всего, из Союза художников. Викентий отвел Машу в красную комнату, к накрытому столу.
— Побудь минутку. Видимо, заказчик…
Вернувшись, он отпер замок, но открыть дверь не успел: ее с силой распахнули с улицы. Странный человек в мешковатой одежде, в плоской шапочке, с короткой бородой и чемоданом в руке оттолкнул художника и выпущенной торпедой ворвался в мастерскую. Викентий догнал его только у жасмина, у начатой картины.
— Стойте! Что вам надо?
Человек поставил чемодан на пол со стуком, с утверждающей силой и сказал голосом не мужским и не женским, а каркающе-механическим:
— Нам этого хватит.
— Чего хватит?
Глаза блестят черным стеклом, длинный нос заметно крючковат, узкие скулы, тонкие губы с резкими краями… Пришелец не ответил, переведя темно-стеклянный взгляд за спину художника. Викентий обернулся…
У порога стояла Маша, спокойно опустив руки в карманы.
— Еще одна, — скрипнул непонятный человек.
Сперва Викентий сжался от предчувствия, потом от стремительности сцены, которые видел только в американских фильмах…
Из-под просторной одежды пришелец выдернул пистолет. Но одновременно с ним оказался пистолет и в руке Маши. Два выстрела слились в один; нет, три выстрела прозвучали одним подземно-раскатистым — Маша успела нажать на спуск дважды…
Викентий понимал: надо что-то сделать. Но что? Отобрать оружие, встать между ними, позвать на помощь… Его язык омертвел, тело онемело, ноги окоченели…
Маша спрятала пистолет в карман. Бородатый пришелец руку тоже опустил и грохнулся на пол, заливая его кровью. Позвать на помощь… Она, кажется, уже спешила, потому что дверь оставалась открытой…
Впереди бежал Леденцов, потом высоченный оперативник, сзади шел с портфелем следователь Рябинин. Майор бросился к лежащему на полу и проверил пульс.
— Мертв. Оладько, вызови «Скорую».
— Кто это? — спросил следователь.
— Чеченец, охранник, — объяснил капитан.
— Ага, чеченец, — усмехнулся Рябинин. Он подошел к трупу и легонько дернул за бородку — она с готовностью отстала. Тогда Рябинин приподнял плоскую шапочку — черные густые волосы высыпались на пол, в кровь.
— Баба, — ахнул капитан.
— Чеченец по фамилии Иванова Клавдия Васильевна, жена Дельфина. Кстати, наркоманка со стажем, — добавил информации Рябинин.
— Ну, капитан, нас с тобой уложат в позу эмбриона. Лохи мы, не проверили жену бандита, — сказал Леденцов.
Оладько вызывал по телефону «Скорую», криминалиста и судмедэксперта. И спросил у художника, есть ли у него соседи на предмет понятых. Но Викентий смотрел на труп женщины, плохо осознавая реальность. Жена Дельфина, которая носит его ребенка? Птица? И эту женщину, которая носит его ребенка, убила другая женщина, в которую он влюблен?
— А в чемодане не бомба? — спросил отзвонившийся Оладько.
— Думаю, в нем пять миллионов, — предположил Рябинин.
— Откроем?
— При понятых.
— Молодец, лейтенант, — похвалил Леденцов.
Художник устало закрыл глаза. Душно в подвале… Следователь — штатский, высокий опер — капитан… Кто же тут лейтенант? Майор оговорился. Викентий открыл глаза, но Леденцов смотрел на Машу.
— Кто… лейтенант? — хрипло спросил Викентий.
— Она, — подтвердил Леденцов, улыбнувшись Маше, и, видя, что художник не схватывает, разъяснил: — Мент она, мент!
За все это время Маша не сказала ни слова, делаясь все бледнее. Красного цвета в палитре Викентий не любил… Ее белая брючина выше колена алела на глазах. Маша пошатнулась. Леденцов подхватил ее и рявкнул:
— Несем в машину, ребята!
Три дня Викентий метался по мастерской без дела и, в сущности, без мыслей. Тоска — это состояние, болезнь или наваждение? Она тянула душу, хотелось се сбросить или выразить. Художник может выразиться только на полотне… Какой тоска будет в красках: черной птицей, веревочной петлей или могильным крестом?
Но она уже есть…
Викентий бросился в проем и раскрыл картину. «Взгляд». Но кого? Взгляд тоски: взгляд черной птицы, сидящей на могильном кресте с веревочной петлей в клюве?
Звонил телефон. Из милиции сообщили, что лейтенанта можно проведать — кость ноги оказалась не задетой. Викентий ринулся по ларькам и магазинам: пластиковый пакет с фруктами и конфетами он не нес, а волочил…
Больничная палата была на две койки. На одной в чинном ряду сидели следователь прокуратуры Рябинин, майор Леденцов и капитан Оладько. Они глянули на художника синхронно: мол, чего пришел? Но Викентий повернулся ко второй кровати…
Маша ему улыбалась. Бледное лицо на темном фоне, потому что черные волосы разметались по подушке, запорошив ее. Скул-ки стали еще нежней, и только посторонние люди удержали художника от инстинктивного желания прильнуть к ним. Полушепотом, чтобы посторонние люди не услышали, он опять-таки инстинктивно и несвязно оказал:
— Маша, это неожиданно… Но любовь приходит неожиданно…
— Любви всегда ждешь, Викентий. Неожиданно приходит ненависть.
— Маша, сейчас не время… Поправишься, я свои чувства докажу…
— Докажешь, что я тебе нравлюсь как женщина?
— И это. Любовь держится на сексе.
— Господи, ничего в мире бескорыстного…
Первым встал Рябинин.
— Братцы, я двинулся. Викентий, зайди ко мне в понедельник.
— Для допроса?
— Я пропишу тебе лекарство от гаптенов.
— Зачем… лекарство?
— Чтобы ты не будоражил женский электорат.
Рябинин ушел. Художник заговорил ему вдогонку:
— Я же признался, что полюбил женщину. Машу. И со старым завязано. Она милиционер… И я хочу сделать ей предложение.
— Чего предложить-то? — не понял Леденцов.
— Стать моей женой.
— Не советую.
— Почему?
— Капитан Оладько объяснит, а я отбываю.
Он кивнул Маше, посоветовал скорее выходить на службу и ушел. Викентий вопросительно уставился на Оладько. Тот нехотя заговорил:
— Видишь ли, она свирепая: отморозков лупит по мордасам.
— Маша?
— Видел же, как палит из пистолета. И главное, совсем не умеет варить кашу.
— Какую кашу?
— Гречневую.
— Женятся не ради еды.
— Ее и звать не Маша.
— Понимаю, это оперативная кличка.
— Ты хоть фамилию-то ее знаешь?
— Нет.
— Оладько она.
— Вы… однофамильцы?
— Хуже, она моя жена.
— Маша?
— Луша.
Влажный и обессиленный ком возник где-то в груди и начал подниматься по горлу к глазам. Художник напрягся, чтобы он не докатился до глаз и не застелил зрение. Маша говорила, что любовь — это духовное наслаждение. Он три дня тосковал по ней. Тоска по женщине — разве не духовное наслаждение?
