Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов
Оладько посмотрел на часы — три сорок. В доме светилось два окна, притом в разных концах. Что же там делает охранник?
Капитан подумал: эти блатные, мошенники, бандиты, и прочая накипь должны оперативникам спасибо говорить. За что? За то, что их вовремя пресекли и не дали натворить дел на «вышку» или на пожизненное. Впрочем, одна девица его расцеловала, когда он вошел в ее положение и отпустил под честное слово. Воровка промышляла квартирными кражами, именуемыми у блатников «с добрым утром» или «взять сонник»: часа в четыре утра подобрать ключи, войти в переднюю и забрать одежду с обувью.
Захотелось встать и размяться, но тогда бы его голова возникла над кустами, как жирафа над клеткой. Он вновь поинтересовался временем, которое ползло гусеницей — половина пятого.
Коттедж светился одним окном. Зря светился. Нажористые бандиты чаще всего засыпаются не на отпечатках пальцев и не на оперативной съемке, не на болтливых подельниках и не на пистолете в кармане, а не выдерживают проверки богатством. Строят мини-дворцы, накупают лимузинов, играют в рулетку, пьют французские коньяки, их дамы увеличивают свои груди…
Оладько приподнялся над кустами. Ночи как не бывало — шесть утра. В коттедже ни одного светлого окна. Ни Дельфин, ни Буль не приехали. Капитан встал во весь рост и скорым шагом направился к дому. Он дважды обошел его, постоял над приподнятым входом, размышляя, зачем тут пандус. И тишина. Коли охранник всю ночь бодрствовал, то наверняка спит, как после дежурства.
Звонка здесь не было. Стучать? В такие домики входят без стука. Он достал из кармана отмычки, но они не помогли. Замок открыл нож, ловко поддевший ригель, как сухую щепку.
Капитан вошел. Запах свежей древесины и обойного клея. Мебели почти нет, а та, что была, валялась или была разломана. Он прошел одну комнату…
Коттедж треснул и рухнул ему на голову…
Капитан открыл глаза, ничего не понимая. Стены стояли. Пахло деревом… Все по-прежнему, лишь тишина стала звонкой, и этот звон нарастал, как бы предвещая новый взрыв. И он произошел, когда Оладько сел — произошел в затылке. Значит, ударили туда. Капитан глянул на часы: двадцать минут отсутствовал он в этом мире. Чем же ударили? Да уж не мягким, но крови не было.
Оладько проверил карманы и кобуру. Все на месте: шарахнул сзади и убежал. Он едва поднялся. Боль обожгла затылок и скатилась на спину. Лишь бы не был поврежден позвоночник. И все-таки побрел дальше.
В следующей комнате… Капитан выхватил пистолет: на диване сидел Бультерьер и смотрел на него.
— Руки! — приказал Оладько.
Бультерьер вроде бы улыбнулся. У него было лицо, как говорит Леденцов, за которое можно сажать без суда и следствия. Капитан сделал еще шаг вперед и рассмотрел, что Буль не улыбается, а скалится. Вся его грудь и брюки были залиты кровью.
В кармане куртки зацокал мобильник. Капитан выдернул его и услышал нажимный голос Леденцова:
— Оладько, где Бультерьер?
— Рядом сидит.
— Ты его взял?
— Да нет…
— Сдался?
— Нет.
— А как?
— Тут на диване и сидел.
— Оладько, ты вилкой грибок не лови… Говори по существу!
— Убили его, товарищ майор. И Оладько сел рядом с Булем — отдохнуть.
Допрос в прокуратуре не расстроил Викентия, задел лишь каким-то тревожным неудобством. Как налетевший и тут же улетевший ледяной ветерок. Машино биополе защищало его от всех бед, словно художник оказался под сказочным хрустальным колпаком. Он ждал ее с утра, сбегал в магазин, купил торт и громадный жутко-колючий ананас.
Машу ждал не только Викентий — ее ждал вчерашний букет жасмина, белевший на столике. Ждал нетерпеливо и поэтому повернул свои слегка граненые соцветия к окну. Они чуть-чуть прикрылись и стали походить на крупные цветы ландыша. Простояв ночь, жасмин запах еще сильнее, истекая пронзительной томностью.
Художник перевел взгляд с букета на стены, полки, краски, картины… Искусственность, вычурность, синтетика. И ни капли жизни. Вся его работа не стоит жасминового лепестка. Она не сделает людей счастливее. Психологи ищут центры счастья в структурах мозга: якобы у счастливых повышена электрическая активность левой фронтальной доли… Его бы спросили: счастье — это ждать Машу.
В дверь звонили. Художник Машу впустил. Надо было что-то сказать, хотя бы поздороваться, а ему свело рот улыбкой.
— Викентий, говорят, что художники и писатели целуют ручки?
— Кому? — глуповато спросил он.
— Людям женского пола.
Еще глупее: он схватил ее руку и чмокнул куда-то в ладошку, хотя умел целовать изящно, с поклоном, с комплиментом. На Маше были модные брючки, тугие и белые, словно отлитые из пенопласта; жакет цвета шампанского с накладными просторными карманами, окантованными черным шнуром; бежевые туфли на высоком каблуке…
Из кармана торчала пластмассовая ручка японского зонтика. И комплимент у художника все-таки нашелся:
— Маша, ты выглядишь на миллион долларов.
— Для того чтобы выглядеть на миллион долларов, нужно иметь хотя бы полмиллиона.
— Маша, тебе ничего не нужно иметь…
— А почему ты завесил «Взгляд»?
— Увидев картину, человек должен затрепетать от счастья, а не от страха.
— «Взгляд» впечатляет.
— Вот что впечатляет. — Он показал на жасмин. — Взрыв красоты и жизни.
Викентий не мог побороть охватившую его суетливость. Маша села уже рядом с букетом — надо было браться за кисти. Но в красной комнате накрыт стол — пора пригласить. И прикоснуться бы к ее губам… Как поется в современной песне «Наши губы завязались туго». Маша, чувствуя настроение, перебила его вопросом:
— Викентий, ты ничего не рассказывал о своих родителях…
— Вырос без матери, с отцом. Самое яркое впечатление: папаша ездит за пивом на детском велосипеде.
— Пьяница?
— Даже был закодирован, но бутылку-две в день принимал.
— Как же, если закодирован?
— Код забыл, — усмехнулся Викентий.
Он понял, что сегодня ничего не нарисует и Машу не угостит, потому что будет бороться с собой. Вулканическая сила заставляла его обнять Машу и прижать к себе с вулканической силой…
— Викентий, а почему ты не женат?
— Не престижно и не модно.
— Семья-то нужна?
— Нужна ли в обществе, где газеты публикуют объявления «Женюсь. Дорого»? Теперь в почете не семья, а гомики.
Вулканическая сила… С нею земные пласты не справляются… Художник подошел к Маше сзади и положил руки на ее пологие мягкие плечи. Она вздрогнула, как от озноба.
— Маша, а теперь я жениться не могу.
— Почему же?
— Влюбился, в тебя.
— Художник, а знаешь ли ты, что такое любовь?
— Когда женщину хочешь сильнее, чем хочешь дышать…
— Фазанчик, когда женщину хочешь, то это зовется сексом.
— Любви
