Крестные матери - Камилл Обре
Филомена слышала рассказ о романтическом этапе жизни родителей, и он казался ей волшебной сказкой о том, как за более высокородной принцессой ухаживал благородный, но бедный юноша, который проделал долгий путь, чтобы ее найти. Но сейчас в голосе матери не было ни капли романтической сентиментальности. Голос был похож на голоса многих женщин, кто, как и она, вышли замуж и родили детей: в нем звучала бесконечная усталость. Филомена, ощутив внезапное сочувствие, крепко сжала мамину ладонь.
Они подошли к главному входу в дом, и мама дернула за веревку, соединенную с дверным колокольчиком. Дверь открыла юная служанка в шапочке и фартуке, как у девочек, работавших в пекарне в родной деревне Филомены. На вид девочка казалась не намного старше Филомены, но смотрела по-взрослому: настороженно и понимающе. Филомена была высокой для своего возраста, даже выше, чем худенькая служанка, так что, выпрямившись, она смело посмотрела на нее.
Девочка открыла дверь пошире и отступила в сторону, чтобы они смогли войти в маленькую темную прихожую, которая привела их в очень большую комнату, куда нужно было спуститься на несколько ступеней вниз. Пол в ней был вымощен терракотовой плиткой, а сама комната – меблирована весьма официально: большой диван и два мягких кресла, несколько небольших столиков с лампами и застекленный шкаф, полки которого украшали большие китайские блюда с изображением пастушек с коровами и козами. Портьеры на окнах защищали комнату от солнца, которое уже давно зашло.
Филомена думала, что матери в такой полутьме стоит снять темные очки, но мать так не поступила: возможно, она стеснялась подбитого глаза. Филомена, решив, что их пригласили на чай или что-то вроде этого, завороженно разглядывала рисунки на китайских чашках и блюдцах.
Затем в комнату с резким, агрессивным шелестом пышных юбок вошла синьора. Будучи невысокого роста, она старалась повыше задрать голову и свой орлиный нос в очевидной попытке напустить на себя величественный вид.
– Твоя дочь слишком тощая, – неожиданно грубо заявила синьора, чересчур грубо для такой важной особы, которой, несомненно, являлась.
Она говорила на том же диалекте, что и папа.
– Она здоровая и умная, – слабо возразила мама.
Синьора пожала плечами.
– Розамария! – крикнула она, потом, сдержанно кивнув, резко развернулась и быстрым шагом вышла из комнаты.
Вернулась служанка. Опускалась ночь, в комнате становилось все темнее, и служанка начала зажигать толстые длинные свечи, расставленные по комнате.
Мать Филомены перенесла все внимание на свою маленькую дочь и разговаривала с ней терпеливо, будто уговаривая сделать работу по дому. Но сейчас она говорила так тихо, что Филомене пришлось почти приложить ухо к ее губам, будто ей сообщали очень важный секрет.
– Когда твой папа уехал отсюда, его семья задолжала синьору, владельцу усадьбы, много денег. Синьор даже оплатил его путешествие на север. Папа очень много работал, чтобы отдать долг, мы все работали: и я, и твои братья и сестры. Но сейчас настали тяжелые времена, и мы сильно запоздали с выплатами. Теперь пришел твой черед помочь нам расплатиться с долгами. Будь послушной девочкой, Филомена, и делай все, что они тебе скажут. Не подведи папу, или нас всех ждет большая беда, – предостерегла она.
Когда мать говорила, а потом поцеловала Филомену, у нее на лице на короткий миг промелькнуло выражение нежности и губы дрогнули. Но когда Филомена обняла ее в ответ, мать неожиданно напряглась, затем выпрямилась и, выпустив дочь из объятий, вызывающе вздернула подбородок – жест, показывающий, что впереди ее ждет трудное и неприятное дело. В неверном свете свечей ее лицо, казалось, обратилось в камень. Филомена никогда раньше не видела мать такой и потеряла дар речи от безотчетной тревоги. И тут вперед выступила служанка.
– Я – Розамария, – спокойно произнесла она. – Пойдем со мной, Филомена.
И хотя разум Филомены еще не успел осознать, что не так, живот, похоже, уже все понимал. Внезапно девочку пронзила холодная, ужасающая боль; ей показалось, что она идет ко дну глубокого колодца и выбраться нет никакой возможности. Она все еще сжимала теплую, успокаивающую ладонь матери, но сейчас та решительно отпустила ее.
– Веди себя хорошо, – проговорила мать тем же холодным голосом, будто пытаясь убедить и себя, и Филомену, что все идет как надо.
Затем, резко расправив плечи, мама повернулась и вышла, пройдя между колоннами. Еще через мгновение хлопнула входная дверь.
– Мама! – крикнула Филомена. – Мама, куда ты уходишь?!
– Возможно, когда-нибудь она вернется. – В голосе Розамарии не было уверенности. – А сейчас ты должна идти за мной.
Мысли Филомены путались. Она была крайне измотана, а пальцы руки, которую все это время сжимала мама, из потных и горячих превратились в маленькие ледяные сосульки.
– Мама! – закричала она, подбегая к окну и раздвигая портьеры.
В лучах лунного света она увидела очертания маминой фигуры, как она торопится выйти из усадьбы по дорожке из главного входа, затем садится в телегу, запряженную лошадьми. Телега сразу тронулась с места и, набирая скорость, подняла за собой тучу пыли. Затем она резко завернула за угол и скрылась из виду.
– Мама! – снова пронзительно выкрикнула Филомена и побежала к двери.
Золотая дверная ручка была слишком большой для маленьких ладоней, но каким-то образом ей удалось ее повернуть и отворить тяжелую деревянную дверь. Девочка сбежала вниз по каменным ступенькам, хватая ртом воздух.
– Мама! Подожди меня! Мама! – кричала она сквозь рыдания, а пыль щипала ее глаза и ослепляла вместе со слезами.
Грузный мужчина в рабочей одежде, вышедший из-за угла, одним ловким движением подхватил Филомену и зажал ее под мышкой. В его прикосновении не было ничего деликатного, он держал ее точно так же, как держат свинью, которая норовит сбежать.
– Basta![3] Ты хочешь, чтобы сюда приехала полиция и забрала тебя в приют? В этот очень плохой дом, куда отправляют непослушных детей и где тебя будут бить и днем и ночью. Ты хочешь туда? – пророкотал мужчина.
Он обладал недюжинной силой и в несколько шагов отнес Филомену за дом, к черному входу, меньшей, простой двери, которая вела прямо на кухню.
Полная женщина в замасленном фартуке с тесаком для мяса в руках работала за широким деревянным столом. Она нареза́ла что-то большое, темное, окровавленное.
– Вот новая девчонка, – сказал здоровяк, скинув Филомену на голый каменный пол,
