Черная рука - Стефан Толти
Наконец, был еще Фрэнсис Коррао из Бруклина – дерзкий молодой прокурор, пробивавший себе путь в местную машину Демократической партии. Самый молодой итальянский юрист, когда-либо практиковавший в этом районе, пламенный и боевитый Коррао стал первопроходцем, жаждавшим добиться признания и власти как для своего народа, так и для себя лично. Но он понимал, что прежде всего должна быть побеждена «Черная рука». Брат Коррао по прозвищу Чарли, служивший в Итальянском отряде, славился великолепным умением менять внешний вид.
Коррао публично призывал, чтобы окружной прокурор Бруклина нанял итальянца на должность лица, осуществляющего уголовное преследование. Кто лучше, чем человек, владеющий итальянским языком и знакомый с итальянской культурой, сможет преследовать бандитов «Черной руки»? Наконец 2 апреля 1907 года эту должность с солидной зарплатой в пять тысяч долларов в год получил сам Коррао. Это также было «впервые» для итальянцев. Фрэнсис уже видел, как они с братом становятся членами большой команды и сажают отбросы Сицилии на длительные сроки, чтобы избавить свой народ от проклятия. Петрозино и его люди будут арестовывать нарушителей закона, Коррао станет привлекать их к ответственности[379].
Петрозино был самым заметным и, возможно, самым влиятельным из метающих о том же людей, все они жили в Нью-Йорке и вращались в одних и тех же кругах. Однако детектив понимал, что даже его возможности чрезвычайно ограничены. Он арестовывал орды бандитов «Черной руки», но не мог заставить власти Манхэттена или Вашингтона полноценно включиться в его войну, как не мог заставить итальянцев давать показания в достаточном количестве. Как могли итало-американцы улучшить свою жизнь, когда даже такой человек, как Винченцо Селларо, оказался заложником их мучителей? Детектив задавал себе этот вопрос снова и снова.
Как же подтолкнуть людей к сопротивлению?
* * *
В марте 1907 года пароход «Калифорния» торил свой путь через воды Атлантики, направляясь на запад. Несколько недель назад судно покинуло порт Гавр, Франция, взяв курс на Нью-Йорк. На борту находились сотни иммигрантов; их дешевые чемоданы, перевязанные пеньковой веревкой, были сложены в помещении для пассажиров третьего класса.
В качестве топлива на пароходе использовали уголь. Днем и ночью в недрах судна кочегары загребали антрацит лопатами и швыряли в четыре топки. С ног до головы покрытые сажей, с белеющими в отблесках пламени глазами и зубами, мужчины работали сменами по четыре часа при экстремальных температурах, которые достигали иногда семидесяти градусов Цельсия. В перерывах между взмахами лопатой кочегары бросались к металлической трубе, поднимавшейся до самой верхней палубы корабля, и жадно глотали засасываемый трубой холодный атлантический воздух. Именно работа таких кочегаров, производивших кипящий пар, позволила миллионам итальянцев и иммигрантов других национальностей добраться до острова Эллис.
Если бы пассажиры «Калифорнии» обратили пристальное внимание на экипаж, они бы заметили нечто странное. Среди кочегаров был один человек, не испачканный в угольной пыли, – не похоже, чтобы он вообще когда-либо работал. Это был худой мужчина с загорелой кожей, «пронизывающими» глазами и выразительным шрамом, тянувшимся от левого уха до уголка рта. Мужчина был молчаливым и целеустремленным, в нем проявлялось то качество, которое итальянцы называют pazienza. Этот кочегар был «человеком, который много размышляет и мало говорит, пока не придет время. В последнем случае фразы начинали сыпаться стремительной лавиной, доказывающей, что все его идеи тщательно обдумываются, а сам он отнюдь не из тех, кто поддается эмоциям». Незнакомцам он представлялся как Джузеппе Бальстьери.
Но если среди пассажиров и нашлись уроженцы Неаполя, которые уже пересекались с этим человеком, то они, скорее всего, старались не попадаться ему на глаза на протяжении всего плавания. Потому что он не был ни кочегаром, ни заурядным безбилетником, и звали его отнюдь не Джузеппе Бальстьери. Его настоящее имя было Энрико (часто произносимое как Эрриконе) Альфано, и он считался королем неаполитанской Каморры[380].
В Италии Альфано слыл человеком с ужасающей репутацией. В прошлом его обвиняли сразу в нескольких убийствах, что, в общем-то, являлось обязательным квалификационным требованием для любого мафиозо. «Население считало Альфано кем-то вроде полубога, – писала New York Tribune, имея в виду тех, кого он оставил на родине. – Ходила молва, что он неуязвим для пуль и способен в любой момент ускользнуть от каких угодно преследователей». Альфано якобы имел достаточно влияния, чтобы добиться избрания нужных ему людей в парламент Италии, и даже взимал с энергетической компании Неаполя ежемесячную дань за то, что его люди не будут срезать электрические провода.
Ошибочно полагать, что такие фигуры, как Альфано и другие крупные мафиози, не внушали своим соотечественникам ничего, кроме страха. Средний сицилиец на таких, как он, имел куда более глубокий, богатый и сложный взгляд. Альфано был uomo di rispetto, «уважаемым человеком», который, сделавшись бандитом, бросил вызов судьбе, уготованной ему с детства – жизни, полной miseria[381], страданий и бесконечного физического труда. Все же это больше, чем бандитизм. «Северный итальянец из любого общественного класса… непрерывно занят накоплением богатства, – писал историк Геннер Гесс. – Однако южный итальянец… прежде всего хочет, чтобы ему повиновались, им восхищались, его уважали, боялись и ему завидовали»[382].
Над дверью одной сицилийской деревенской церкви выгравирована надпись с данью уважения к одному из самых знаменитых местных uomini di rispetto – человеку, который сумел, несмотря на скромное происхождение, стать могущественным мафиозо. Надпись гласит:
«Обладая способностями гения, он увеличил состояние благородной семьи. Дальновидный, энергичный, неутомимый, он обеспечивал процветание сельским работникам и добытчикам серы, беспрестанно трудился на благо людям и сделал свое имя весьма уважаемым как в Италии, так и за ее пределами. Великий в своих начинаниях, еще более великий в несчастьях, он никогда не прекращал улыбаться, и сегодня, будучи в мире
