Тропой забытых душ - Лиза Уингейт
Утром меня будят громкие голоса и стук горшков на плите. За окном занимается рассвет, а малыша Бо уже нет в колыбельке. Должно быть, я спала крепче, чем думала. Дверь чуть приоткрыта, и в комнату проникает луч света от мерцающей лампы.
– Что‑то нужно делать, мистер Грубе, – говорит она. – Даже ты это должен понимать. Детей нельзя просто оставить самих по себе в дикой природе. И их становится все больше и больше. Малыши совсем одни, в лесу, бродят вдоль путей, по дороге, возле реки.
– Ты не будешь их кормить, миссис Грубе. И я не дам им воровать у нас. У ручья я нашел яичную скорлупу. Они шарили в нашем курятнике.
– Я выбросила скорлупу для птиц и енотов, мистер Грубе, и ее наверняка утащили животные.
– Ты не будешь давать детям возможность задерживаться здесь. Железной дороге это не понравится, а железная дорога – это наша жизнь и наш дом.
– Да, ты мне говорил… В недвусмысленных выражениях. Железная дорога не хочет, чтобы дети попрошайничали у водонапорных башен и крали у семей обходчиков. Но нельзя же ожидать, что они станут питаться травой и спать в поле, будто дикие олени. Наверное, если бы кто‑то изучил проблему всех этих маленьких бродяжек, мы могли бы решить ее, устранив причину.
– Собрать воришек и отправить их в работные дома и приюты. Человек должен защищать свою собственность.
– И будут появляться новые маленькие бродяги, пока мы не выясним, почему эта проблема появилась так быстро. Если бы я поехала на выступление Кейт Барнард, мистер Грубе, обязательно поговорила бы с ней об этой проблеме.
– У индейцев нет земли, чтобы толком прокормить свои семьи. В этом и вся беда.
– Но ведь индейцы веками рожали детей и прекрасно их воспитывали, иначе давно вымерли бы, мистер Грубе. И вполне очевидно, что племя чокто, да и все пять племен, стали жить лучше после того, как переселились на Индейскую территорию. Что изменилось за последнее время? Вот в чем вопрос.
– Многим детям приходится добывать себе хлеб работой, миссис Грубе. Ты работаешь – ты ешь. В этом нет ничего постыдного. На шахтах, на лесопилках, в прачечных требуются крепкие руки.
– Шахты, лесопилки, прачечные и фабрики – сущее наказание. Я сама видела это в Оклахома-Сити после того, как папины финансовые неурядицы подорвали наше положение. В тех частях города, где живет рабочий класс, еще до рассвета начинают звучать свистки, зовущие молодых на рабочие места. Тощие, кожа да кости, они тащатся по улицам, чтобы трудиться не покладая рук до самого заката. Эверли пишет, что, несмотря на новые законы штата о детском труде, работодатели часто врут о возрасте мальчишек и девчонок или отправляют их на юг в штаты, где разрешено нанимать хоть младенцев! Пусть уж лучше дети живут в лесной глуши.
– Именно. Лучше там, чем на моей земле.
– Уверена, в наше время мы вполне способны решить проблему сирот и без такой жестокости. Эверли пишет, что женщины в клубе…
Кресло скрипит по дощатому полу. Я торопливо сую ноги в ботинки, потому что боюсь, что мистер Грубе уедет за Скиди один.
Когда я выбегаю из спальни, протирая глаза, чтобы миссис Грубе подумала, будто я всю ночь спала и не слышала их ссоры, он уже на улице.
– Садись, позавтракай, – говорит она, пытаясь улыбнуться. – Он может подождать.
– О нет, мэм. Но спасибо, мэм. Я только возьму галеты и немного ветчины и поеду. Старый пони может наткнуться на нашу приманку в любое время. Я не собиралась так долго спать, но кровать и одеяло оказались такими уютными! Спасибо вам за доброту! – Я останавливаюсь у стола, чтобы выпить молока из чашки, стоящей у моего места. – Это более щедро, чем заслуживает беспечная девчонка вроде меня. У вас очень доброе сердце, миссис Грубе!
– Возьми свитер у двери. Утро сегодня холодное.
Повернувшись ко мне спиной, она опирается обеими руками на раковину и опускает голову. Я притворяюсь, что не слышу ее всхлипа, развлекаю малыша Бо и набиваю карманы булочками с ежевикой, чтобы оставить их для Тулы в условленном месте, если появится возможность. Потом натягиваю свитер и спешу к сараю.
Мистер Грубе уже сидит в седле и ждет меня. Ни слова не говоря, он наклоняется, подхватывает меня и сажает позади седла. Пока мы тащимся по грязи, я вспоминаю, что он хочет прогнать сирот со своей земли. Если Тула, Пинти и Кои останутся здесь, мистер Грубе поймает их за кражу яиц, которые они честно выменяли. Им нельзя оставаться у Деревьев-Близнецов.
Мешочка нет на том месте, где я его оставила. Зато висит небольшой кусочек бахромы с платья Тулы – знак, что они вчера вернулись с ручья. Пока мистер Грубе не смотрит на меня, я достаю ежевичные булочки и бросаю их в заросли можжевельника.
Пока мы в утренней прохладе петляем среди кустов и терновника, я начинаю думать о том, как убраться отсюда вместе с Нессой, когда вернем Скиди. Мне придется немного проехать по дороге, а потом каким‑то образом вернуться. И нельзя, чтобы семья Грубе это увидела. Мистер Грубе не похож на человека, который простит обман.
Я не успеваю додумать, как он указывает на заводь у ручья, где разложены овощи и сено. А вот и Скиди, подкрепляется как ни в чем не бывало. Он потрепан, с кривыми отметинами от когтей на белых пятнах по бокам. Вьючное седло свисает набок, но оно уцелело, как и мой пони, и это настоящее чудо. Скиди фыркает и поднимает голову, услышав нас, но навостряет уши, когда я зову его по имени. Похоже, понимает, что попал в передрягу и нуждается в помощи, потому что стоит мне соскользнуть с седла мистера Грубе, как пегий пони, прихрамывая, подходит и кладет голову мне на грудь, чтобы ему почесали уши.
– Старый негодник, – шепчу я, прижавшись щекой к его челке. – Больше так не делай, слышишь?
«Сегодня тебе везет, Олли», – говорю я про себя.
Но стоит попытаться увести пони от ручья, как я понимаю, что мне вовсе не так повезло, как я думала. Он так измучен борьбой с пумой и тяжелым вьюком, что еле передвигает ноги. Путь обратно к дому Грубе затягивается, и понятно, что моему пони не ходить под вьюком, пока не заживут ссадины от седла. Оставаться здесь я не могу, но и уехать тоже!
Ситуация затруднительная, и что делать, мне невдомек. Но все распутывается само, как это иногда случается, если подождать.
