Тропой забытых душ - Лиза Уингейт

Прежде чем мы отправимся по своим делам, я беру Нессу за руку.

– Теперь послушай. Сегодня делай, как скажет Тула, поняла? И будь осторожна. Если увидишь взрослых, убегай в лес. Ясно?

– Ты вернешься, Олли? – В ее глазах слезы, и мне приятно, что она все же не хочет расставаться со мной. Хоть и подружилась с Пинти, меня‑то она знает почти всю жизнь.

– Конечно, – я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно увереннее. – Я тебя не брошу, Несси. Хорошо?

– Хорошо, Олли, – Несса качает головой.

– Я вернусь. Обещаю.

– Хейзел тоже обещала.

Из-под ее ресниц, серебрясь в утреннем свете, по щеке скатывается слезинка.

Мне становится стыдно оттого, что я даже не задумывалась, как она скучает по Хейзел все эти недели. Хейзел была ей сестрой, и они любили друг друга.

Я вытираю ее щеку ладонью, слегка поглаживая.

– Хейзел ничего не могла поделать. Она бы никогда нарочно не ушла, бросив тебя. – В горле стоит ком, потому что, хоть мне и не хочется в это верить, я понимаю: единственная причина, по которой Хейзел могла оставить Нессу, это смерть самой Хейзел. – А теперь, Несса, слушай очень внимательно. Если что‑то случится… Не случится, но вдруг… Никогда и никому не позволяй вернуть тебя к Теско Пилу. Он очень-очень плохой человек. Понимаешь? Если тебя поймают, говори, что ты – сестра Тулы. Придумай имя, но только не говори «Несса Пил» или «Несса Раск». Поняла?

Она всхлипывает и размазывает по моей ладони еще одну слезу. Я надеюсь, что девочка что‑то да соображает и не растеряется.

Мы расходимся. Тулу и детей уже не видно. Прежде чем уйти от ручья, я проскальзываю под водяные дубы, умываю лицо и руки, расчесываю волосы пятерней, потом достаю шляпку и надеваю ее, завязав под подбородком красивый бант. Разглаживаю платье, насколько получается, и даже начищаю стоптанные ботинки дочерна обгорелой палкой из-под Корабельной скалы.

Приведя себя в более или менее приличный вид, я поднимаюсь на крутой берег и пускаюсь в путь через кустарник. У воды потрескивают и шелестят тополя, и мне кажется, я одна в этом мире, но это плохое одиночество. В голове крутятся мысли о медведях, пумах, рысях, о плохих людях, охотниках на детей. И чем дальше я иду, тем более опасным кажется мне весь план.

– Рэдли всегда находят дорогу, – говорю я, как когда‑то говаривал папа. – Ты – Олив Огаста Рэдли.

Это имя на моих губах отдается сладостью меда. Я никогда больше не буду Олив Пил. Это имя я ненавидела с такой же силой, с какой ненавидела Теско за то, что он заставлял меня использовать его. Он говорил, что, если я кому‑нибудь скажу, что он – не мой настоящий отец, он всыплет мне по первое число.

Теперь я могу говорить все, что захочу. «Олив Огаста Рэдли. Рэдли всегда находят путь. Олив Огаста Рэдли. Рэдли всегда находят путь. Олив Огаста…»

Подойдя к крыльцу и постучав, я едва не выпаливаю эти слова в открывшуюся дверь.

– Я… – я осекаюсь, а потом говорю первое, что приходит в голову: – Хейзел Раск. Доброе утро! Мне очень-очень жаль тревожить вас… э… мэм… – Я замолкаю и перевожу дух, как только вижу, что это она, а не ее муж; она прижимает к себе младенца, гулящего и улыбающегося мне измазанными в овсянке губами. – О боже правый! Какая милая… девочка? Эти голубые глаза слишком прекрасны для мальчика!

– А… что… – женщина моргает, словно скорее ожидала увидеть на пороге циркового слона, чем меня.

– Какие реснички! Вот это да! – Колени деревенеют, а голос дрожит сильнее, чем мне бы хотелось, но я многому научилась, подавая лимонад и булочки в гостиной миссис Локридж, и знаю все о женской болтовне. – Как ее зовут?

– Бо. Это… мальчик.

Я прикрываю глаза ладонью, потом убираю ее, и он хихикает.

– Бо! Так звали моего дедушку. Он был такой славный. Честный и праведный. И милосердный.

Женщина покачивается из стороны в сторону, заглядывая мне за спину и пытаясь понять, каким образом я очутилась здесь в этот утренний час… и зачем.

«Не стоит зря озадачивать людей, – предупреждает папин голос в моей голове. – Они начинают строить догадки, потом тревожиться и наконец пытаются объяснить происходящее по-своему. Говори им, что думать. Пиши свою историю сама, Олли-Огги. Вот как это делается».

– Я очень сожалею, что отнимаю у вас время, и вижу, что прервала завтрак, – последнее я говорю, обращаясь к малышу Бо, наклоняюсь к нему, и он снова хихикает. – Но я прошла очень долгий путь, и, боюсь, у меня большие неприятности.

Я рассказываю хозяйке дома об оставшейся дома больной маме, за лекарством для которой иду в Талиайну. Еще нужны кое‑какие вещи для младшего брата, а делать все это приходится мне, потому что отец работает на железной дороге и сейчас в отъезде. И, да, конечно, я знаю дорогу. Ходила сколько уже раз, только вот вьючный пони моего папы испугался щитомордника, сбросил меня и убежал со всеми припасами. Осталось только то, что в заплечном мешке.

– И вот, думаю, вы и сами видите, мэм, я попала в ужасную беду. Иначе ни за что не стала бы тревожить незнакомых людей, – я кладу ладонь себе на грудь, как это делают дамы в гостиной миссис Локридж. – Хотя и верю в то, что незнакомец – это друг, с которым ты еще не успела познакомиться.

Я сопровождаю эти слова печальным выражением лица, и подбородок мой дрожит, словно мне с трудом удается сдерживать слезы.

Результат хорош. Женщина оглядывает меня с ног до головы, от хороших шнурованных ботинок до платья с поясом-лентой. Оно в грязи и помято, но это легко объяснить падением с пони.

– Бедняжка…

У нее приятные золотисто-карие глаза. Она не миловидна, как моя мама, у которой тонкая талия и личико фарфоровой куклы. Эта женщина крупного сложения и с рубленым, как сказал бы Теско, лицом, но я ловлю себя на том, что хотела бы, чтобы она была моей мамой. Я помню, что у меня была такая мама с ясными глазами, улыбчивая, уверенная, сильная и добрая.

– Как зовут твоего папу, милая?

– Мистер Киз Раск.

– И откуда ты?

– Из Адела. Примерно в одном дне верхом, – я выпаливаю первое, что приходит в голову из папиных путешествий; он однажды ездил в Адел покупать лошадь. – С