Идеальная девушка - Рут Уэйр
И тут Ханна вдруг отчетливо увидела Эйприл – к ней на мгновение повернулось насмешливое лицо, чтобы тут же скрыться в толпе в дальней части улицы. Самое странное заключалось в том, что это была действительно Эйприл, но не та Эйприл, какой ее знала Ханна, не Эйприл с фотографий в «Инстаграме» – с росисто-свежей кожей и по-детски округлым подбородком. Эта Эйприл выглядела так, какой была бы сейчас, женщиной за тридцать.
Во сне Ханна бросилась за Эйприл, расталкивая толпу, пытаясь хотя бы еще разок ее увидеть.
И проснулась.
Теперь она лежит, пытаясь успокоить дыхание и вернуться к реальности. Свет серого утра просачивается в щели между гардинами, рядом тихо, мерно дышит Уилл. Дает о себе знать мочевой пузырь – последнее время Ханна часто испытывает позывы сбегать в туалет, но пока ей совершенно не хочется выбираться из постели. Ей требуется время, чтобы сориентироваться и разграничить реальность и сон.
Эйприл давно ей не снилась. И еще дольше не мерещилась среди других людей на переполненных улицах. Одно время Ханна ловила себя на мысли, что выискивает лицо Эйприл в толпе, сердце начинало колотиться, когда до нее из толпы доносилось подобие характерного смеха, где-нибудь у барной стойки маячила копна коротких светлых волос. Однако в последние годы такое повторялось все реже – до вчерашнего вечера.
Похоже, новость о смерти Джона Невилла разворошила ил на дне реки воспоминаний, и на поверхность начали всплывать картины прошлого – не те, что увековечены в «Инстаграме», а другие, сокровеннее, реальнее. Ханна лежит и смотрит на крохотные трещины в потолке, а перед глазами проплывают лица друзей. Не те, какими они стали сегодня, а из прежних лет. Хью, на спор пересекающий туманным утром Новый двор в одних очках, распугивая черных дроздов, в негодовании орущих и хлопающих крыльями. Эмили, склонившаяся над книгами в Бодлианской библиотеке, с застывшей между бровями маленькой хмурой складкой. Райан, прыгающий с Пелэмского моста в Чаруэлл в вечернем костюме с белым галстуком. Райан, бегущий с голой грудью по Брод-стрит, размахивающий над головой футболкой, как флагом, после выигрыша «Шеффилд уэнсдей». Райан, сидящий в «Орле и ребенке», опрокидывающий пинту за пинтой пива, разглагольствуя о пороках капитализма, а затем вскакивающий на стол с криком «Восстаньте, братья-рабочие, захватите средства производства!» и потом, уже оказавшись на стойке, пьющий пиво прямо из-под раздаточного крана, пока не успела опомниться оторопевшая барменша.
Ханна помнит, что за эту выходку Райана выгнали из паба.
– В следующий раз вообще запрещу тебе здесь появляться, чертов дармоед! – проревел хозяин заведения, выпихивая Райана вон. Остальные гурьбой, хихикая, валят за ним. – Тоже мне братья-рабочие выискались! Говенная мелюзга!
Она не знает, в каком сейчас состоянии Райан, и испытывает чувство вины за то, что обрубила все контакты после колледжа.
Рядом шевелится Уилл. Ханна смотрит на мужа – все у нее внутри сжимается от любви к нему с такой силой, что становится больно. Чувства становятся острее, когда она смотрит на него спящего. Когда Уилл бодрствует, он собран, безупречен и напоминает того недавнего выпускника частной школы с хорошими манерами, который предложил ей в первый вечер место за столом в столовой Пелэма. Иногда ей кажется, что она так и не смогла до конца изучить Уилла, и знает о нем не больше, чем в самый первый вечер.
Зато когда Уилл спит, он целиком принадлежит ей, и она любит в такие минуты каждую частичку его тела.
Похоже, ему что-то снится, по лицу пробегают тени эмоций. «Интересно, о чем он думает?» – в очередной раз гадает Ханна. Научится ли она когда-нибудь видеть его насквозь, ощущать всю глубину чувств, скрывающихся за мягким, веселым нравом? Возможно, за это она его и любит – за непостижимую глубину и редкие проявления беззащитности, которая заметна только ей.
Ханна всего раз была свидетельницей его слез – после смерти Эйприл, когда они сидели, обнявшись, и бесконечно горевали о том, что оба потеряли, в то же время ощущая – отныне они навсегда связаны друг с другом.
До
После рождественских каникул Ханна возвращалась в Оксфорд с ощущением, что едет домой, а не из дома.
– Почему зимний триместр называют триместром Илария? – спросила мать Ханну по дороге на станцию.
Ханна, не задумываясь, ответила: «Потому что святой Иларий из Пуатье помер аккурат в середине триместра», – и сама рассмеялась. Ее развеселила не только шутка, но и мысль о том, как сильно она изменилась. Откуда она знала такие вещи, проучившись всего один триместр? Какая разница. Знала, и все. Как знала, за что выдают синие пиджаки и что положено надевать на податях.
Подати! Само это слово вызывало спазмы в желудке. Всего три слога, никаких причин, чтобы нервничать, но она все равно нервничала.
– После этих экзаменов не исключают, – пояснила Ханна озадаченной матери. – Отсев делается в конце первого курса. Подати устраивают в начале каждого нового триместра для проверки, чему ты научилась за предыдущий триместр.
– Обычная проверка, говоришь? Выходит, она ничего не значит?
По сути, мать была права, но не совсем. Насколько удалось выяснить, подати не влияли на характер диплома, с отличием или без, и вообще ни на что не влияли, однако все накануне податей бегали, как ужаленные, в том числе второкурсники, пережившие эту напасть не один раз.
«Какой смысл в триместре длиной два месяца, – спросил в своем сообщении Уилл на второй день Рождества, – если нас заставляют выполнять всю работу на каникулах? Чтобы дать преподам время писать свои статейки? Не могу поверить. Все мои приятели пьют и гуляют, а я сижу и зубрю».
Ханна была вынуждена признать, что он прав.
Впрочем, ее тревожили не только подати. Сообщение Уилла вызвало прилив жгучего удовольствия, за которым сразу последовали острые угрызения совести. Как глупо! Стоило его имени появиться на экране телефона, а она уже улыбается как последняя дура. Уилл – парень Эйприл. Ей не следует о нем думать. Беда лишь в том,
