Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Огромная машина насилия обрушилась на маленького, слабого человека, от него требовали измены и предательства. А он всегда думал, что мысль свободна и нет таких цепей, которые способны заковать ее. Какое страшное заблуждение! Мысль — вот самый страшный враг деспотии и фанатизма. Есть невидимые цепи, они способны заковать даже самую дерзкую, самую бесстрашную мысль, сделать ее покорной, безгласной и угодливо-послушной. Муштруют мысль, как солдата в строю, надели на нее намордник, и еще говорят, что она разучилась кусаться. Страх, лишения, побои, пытки — это еще не полный перечень средств принуждения и подавления. Голос Родиона дрогнул и прервался под наплывом тяжелых воспоминаний.
Речь подсудимого была удивительна, он как бы бредил наяву, рассказывая не то сказку, не то быль. Сначала его слушали с улыбкой иронического снисхождения. Сказочность и певучесть его речи, его бледное лицо, горящий взгляд, растрепанные волосы, полезшие на высокий лоб, весь его облик внушал удивление и любопытство. И никто не заметил, как обвиняемый заменил сказочного юношу собой и заговорил в первом лице:
— Я понял наконец, что нельзя ловить молнии голыми руками и справедливость нельзя утвердить без насилия. Я боролся как умел. Меня запирали, я убегал… Я понял, что у рядового Аникеева нет будущего. Как ни благородны его стремления, они обречены. И тогда я и назвался Шуйским. Я лишь исправил социальную несправедливость. Ведь человек рождается ничем. Почему, — повторил он незабываемые слова Шуйского, — из двух тропинок, бегущих в одну сторону, одна ведет к удаче, другая — к гибели? То, что говорил и делал сын столяра, нижний чин, рядовой, казалось всем бредом и блажью, а то, что говорил и делал подпоручик, стало разумным и самобытным. А ведь оба мы повторяли друг друга, как две капли. Оба мы восставали против зла, бесправия и тирании…
Пока он рассказывал свою забавную историю, председатель не мешал ему, но последняя фраза заставила насторожиться подполковника Маслюкова.
— Что такое? Обвиняемый обязан держаться положенных рамок. — Мгновенная боль геморроидальной колики пронзила его раскаленной иглой, и он закричал жалобным голосом: — Предупреждаю!
Но подсудимый вновь вернулся к своей неуязвимой манере, продолжая рассказывать сказку про юношу, который наконец достиг дремучего леса, где обитала Правда. Здесь царила первозданная глушь. Деревья переплелись в невиданном хаосе, из одного корня поднимались осина и ель, сосна и дуб. Страшные птицы охраняли замшелый замок. Юноша постучался у ворот. Появилась старая ключница, едва передвигая ноги от старости. «Я хочу видеть Правду», — сказал ей юноша. «А зачем она тебе?» — спросила ключница сорочьим голосом. «Я обещал людям найти ее». — «Проваливай, проваливай, — сказала старуха сердито, — много вас, искателей, шляется по миру». Она хотела захлопнуть перед ним ворота, но он помешал ей. «Послушай, женщина, — сказал он, — если ты рождена женщиной и сама была матерью, ты не можешь так поступить со мной. Я слишком много страдал ради того, чтобы попасть сюда. И я не уйду, хотя бы мне пришлось простоять здесь всю жизнь». Старуха помедлила. «Ладно, — сказала она, — пусть будет по-твоему. Жди в деревянных хоромах, пока Правда выйдет к тебе». Юноша стал ждать и все представлял себе, как отворится дверь и выйдет к нему писаная красавица. Но день прошел, второй, наступил третий, а никто к нему не вышел. «Не обманут ли я?» — подумал он с гневом. Только подумал, вдруг слышит, старческие шаги шлепают. «Не иначе, — решил он, — эта чертова ключница идет сюда». И впрямь входит она, с кривой клюкой и сама кривая, согнутая, безобразная, чуть не рассыпается на ходу. «Ну, говорит, что скажешь, человече? Упрям ты и настойчив. Зачем ты хотел меня видеть?» — «Тебя? — удивился юноша. — Нет, ты мне не нужна. Мне Правда нужна». — «А я, — отвечает, — и есть Правда». Юноша рассмеялся, а старуха обиделась. «Ну, чего смеешься? Или ты воображал, что Правда — юная особа в шелку и бархате? Дивишься, что я стара и безобразна? Да ведь и ты уже не молод. Состарился, пока меня искал». Понял юноша, что не лжет старуха, ужаснулся и лицо закрыл руками. «Боже мой, — простонал он, — пусть моя жизнь пошла впустую, но что я скажу людям?» И тогда старуха сжалилась над ним и шепнула ему тихо: «А ты им солги!»
И снова воображаемое переплелось в мозгу Родиона с реальным.
— Как? — закричал он, возвращаясь к действительности. — Мне солгать? Мне, повидавшему так много зла и горя, что мозг мой поседел?.. Я ненавижу ложь. Я видел в тюрьме невинных людей, приговоренных в общей сложности к тысячелетию тюрьмы и каторги. Это ли по-христиански, господин председатель? А по-христиански ли под предлогом военного времени отправлять в ссылку тысячи и тысячи людей, чья вина сомнительна хотя бы потому, что их боятся судить гласно? Там, где нет гласности, господствует ложь и лицемерие. Где нет гласности, нет и права, нет закона. А порки, истязания, пытки? А шпиономания? А выселение из прифронтовой полосы целого народа, огульно обвиненного в шпионаже, с детьми, увечными, старцами? А убийства при попытке к бегству? А одичавшая цензура, готовая запретить все газеты и пересажать всех редакторов? А поражения на фронте? Наши солдаты поистине герои, ежели они еще воюют без снарядов и винтовок. Я был на войне и в заточении, я видел мертвый дом и лесную глушь. И везде я видел одни лишь страдания, неравенство, тиранию, гнет и скорбь. Как печальна наша Россия, господа! Ее лучшие умы томятся в тюрьмах, окопах и сумасшедших домах… — Он закрыл лицо руками и умолк, весь сотрясаясь от беззвучных рыданий.
Речь подсудимого усыпила было председателя; внезапная тишина разбудила его. Подполковник Маслюков насторожился, вдруг заморгал глазами, как филин, которому в зрачки ударила струя острого дневного света и ослепила его.
— Что такое?! — закричал он не своим голосом. — Вы сошли с ума, Аникеев! Еще одно слово, и я лишу вас слова.
— Я это знаю, — отвечал обвиняемый, отнимая руки от лица. — За это вы меня и судите, что
