История и миф - Юрий Викторович Андреев

а не для Платона — уживается с их необыкновенно высокими достижениями во всевозможных науках и искусствах, с поразительной организованностью и упорядоченностью всего их общества). Этот акцент на этнической (не только культурной и социальной) противоположности, можно даже сказать, несовместимости враждующих государств должен был живо напомнить читателям «Тимея» и «Крития» другие более поздние столкновения эллинского и варварского миров: греко-персидские войны, борьбу западных греков с карфагенской агрессией.

Вместе с тем нельзя не заметить, что в отношении самого Платона к созданному его воображением государству атлантов есть известная двойственность и непоследовательность. Вероятно, следовало ожидать, что, поставив своей главной целью изображение извращенного и потому обреченного на гибель государства (Атлантида должна была стать своеобразной антиутопией в противовес подлинной утопии, воплощенной в праафинском государстве), философ постарается сразу же вызвать у читателя неприязнь и даже отвращение к цивилизации атлантов. Но с этой задачей, если он действительно стремился ее решить, Платон не сумел до конца справиться. Как это нередко бывает в истории литературы, писателя захватило и подчинило себе создание его же собственного воображения, и дальше уже трудно было понять, кто кем управляет: автор своей фантазией или же она им. Живописуя порочную в своей основе жизнь чудесного острова, Платон сам поддался ее соблазнам. Он с видимым наслаждением любовно и старательно изображает роскошь и богатство этой жизни, невероятную щедрость природы, великолепие и мощь архитектурных сооружений. Ему доставляет неизъяснимое удовольствие бесконечное нанизывание цифр и геометрических фигур в описании страны и города атлантов. Он явно увлечен идеей широкого применения научных и одновременно магических познаний в устройстве всей жизни огромного государства. Вспомним, что Платон и сам был великим ученым и одновременно гениальным мистиком, и, следовательно, в строго расчисленный, подчиненный математической гармонии и вместе с тем таинственный мир Атлантиды он должен был вложить самые сокровенные свои помыслы. Недаром именно Атлантида с ее роскошью, варварской экзотикой, ее магией, причудливо смешанной с рационализмом, оказала такое огромное влияние на всех позднейших утопистов от Т. Мора до Г. Уэллса. Видимо, понимая, что он повел свой рассказ не совсем в том направлении, в котором следовало бы его вести, Платон уже в самом конце «Крития», как бы спохватившись и возвращаясь к первоначальному своему замыслу, быстро и как-то сбивчиво объясняет читателю, что вначале атланты были добродетельны и не поддавались развращающему влиянию окружающего их богатства, но мало-помалу заложенное в них их прародителем Посейдоном божественное начало смешалось с человеческим и утратило, таким образом, свою силу, что привело к их нравственной деградации, а затем и к гибели. Вполне возможно, что философ сам почувствовал определенную нелогичность и противоречивость созданной им картины, и именно это заставило его отложить в сторону столь блестяще начатый диалог, к которому он потом так и не сумел вернуться.

Как бы то ни было, изначальная художественная и идейная заданность платоновского мифа не вызывает никаких сомнений. Несмотря на некоторые логические неувязки, все в нем подчинено единой, с самого начала четко сформулированной самим философом цели. Миф об Атлантиде для того и придуман Платоном, чтобы служить наглядной иллюстрацией к его же общетеоретическим построениям в трактате «Государство». А так как эти построения не имеют ничего общего с реальной историей, то бесполезно было бы искать эту историю также и в «Тимее» и «Критии», поскольку оба эти диалога (в той их части, где рассказывается об Атлантиде) представляют собой не более чем художественное воплощение и развитие идей «Государства». Отсюда следует, что мы не имеем никакого права рассекать платоновский миф на части, отделяя в нем историю (описание Атлантиды) от вымысла (описание праафинского государства), как это делает, например, Η. Ф. Жиров. Как мы только что видели, обе эти части мифа неразрывно связаны между собой как две диалектические противоположности, и пытаться разделить их так же бессмысленно, как и пытаться разделить аверс и реверс одной и той же монеты. Отсюда следует также, что любые поиски единственного реального прототипа Атлантиды, в каком бы направлении они ни шли, никогда и ни к чему нас привести не могут. Образ государства атлантов был создан, прежде всего, силой могучего воображения Платона, которое переплавило в единое художественное целое множество реально существовавших и никогда не существовавших наделе прототипов этого государства. Пытаться выделить среди этого множества какой-то один главный прообраз — дело, судя по всему, совершенно безнадежное, хотя за него брались и все еще берутся сотни людей, воображением которых завладела гипнотическая сила платоновского рассказа.

Такое решение проблемы не снимает, однако, вопроса о источниках мифа об Атлантиде. Я подчеркиваю, что речь может идти лишь о многих разных источниках, так как версия единого египетского источника, которую упорно навязывает нам сам Платон, должна быть решительно отвергнута. Конечно, сейчас невозможно уже представить всю ту массу разнообразной устной и письменной информации, из которой Платон черпал необходимые ему сведения, а вместе с ними и пищу для своего воображения.

Бо́льшая часть этой информации безвозвратно утрачена. Поэтому нам придется ограничиться лишь некоторыми более или менее правдоподобными догадками и предположениями. Центральное место среди источников Платона, вероятно, занимала греческая фольклорная традиция, в то время частью уже отлившаяся в форму канонических сказаний и мифов, частью же еще не устоявшаяся и не перебродившая, возможно, даже нигде не записанная и существовавшая лишь в виде устных новелл или сказок. Платон, несомненно, хорошо знал древний миф о титане Атласе, держащем на своих плечах небесный свод. Как я уже говорил, в древнейшем гомеровском варианте мифа Атлас помещен где-то на отдаленной окраине земли (западной или восточной — это не совсем ясно). Поэт характеризует его как «кознодея» — волшебника, которому «ведомы все глубины моря» (не совсем понятно, конечно, когда он мог их изучить, если он ни на минуту не мог оставить свою чудовищную ношу, но самого поэта это, видимо, не смущает).

В других сказаниях, например в мифе о подвигах Геракла, Атлас ассоциируется с садами Гесперид (буквально «вечерниц»), что уже более определенно указывает на дальний запад, хотя установить точное местоположение титана на основании отрывочных и неясных указаний в мифах, конечно, невозможно. Уже в этом первоначальном ядре предания можно уловить некоторые намеки на будущую платоновскую Атлантиду. Чрезвычайная удаленность Атласа от мест, населенных людьми, могла подсказать Платону, что его сказочный остров должен лежать где-то вне досягаемости тогдашних мореплавателей, а, стало быть, наиболее подходящим для него местоположением будут бескрайние просторы океана за столбами Геракла, тем более что греческие географы V–IV вв., видимо, уже связывали с Атласом и сам океан, который стал называться «Атлантическим морем» задолго до