История и миф - Юрий Викторович Андреев

ему и очень этого хотелось, конечно, не мог бы подобрать среди египетско-атлантских имен ничего похожего по смыслу на имена Посейдона или Атланта по той простой причине, что значение этих двух вроде бы греческих имен ему самому наверняка было неизвестно так же, как и теперь мы его не знаем, и, значит, эти два имени не могут быть переводом ни с какого другого языка. Не приходится особенно ломать голову над тем, откуда эти имена взялись в рассказе Платона. Уж, конечно, не из вымышленных египетских источников. Посейдон, как об этом сказано в «Критии», получил в удел Атлантиду при разделе мира между богами, потому что он — владыка моря, а Атлантида — остров, лежащий среди бескрайних морских просторов. Только здесь и пристало иметь главную резиденцию такому божеству, как Посейдон.

Атлант — старший сын Посейдона и первый из царей Атлантиды — это, конечно же, несколько трансформированный титан Атлант (Атлас), подпиравший небесный свод в греческих мифах. Уже в древнейших из них, например у Гомера, он возвышается где-то посреди моря и вместе с тем на краю земного круга, возможно, уже на острове, который позднее (может быть, это произошло еще до Платона) получил его имя.

Если малоправдоподобным кажется египетское происхождение истории Атлантиды, то с еще большей уверенностью это же можно сказать о другой части платоновского мифа, посвященной древнейшему прошлому родного города самого философа — Афин. Конечно же, никакие египетские хронисты не могли так обстоятельно передать родословную древних афинских царей, правивших до Тесея, дать такое подробное описание первоначальной Аттики и Афин, обнаружив при этом удивительное знание местной топографии, как это сделано в платоновском «Критии». Совершенно ясно, что для столь красочного изображения своего собственного отечества, пусть даже и очень сильно приукрашенного, у Платона не было никакой надобности обращаться к свидетельствам чужеземцев. Он и без них мог это отлично сделать. К тому же, если предположить, что египетские авторы предания переводили на свой язык все афинские имена и географические названия так же, как они это сделали с именами атлантов (а по логике Платона, они именно так и должны были бы поступить, хотя он об этом осторожно умалчивает), то тогда на долю Солона выпала бы поистине мученическая работа: переводить все эти имена и названия обратно на греческий. Интересно, как бы мог он это сделать и при этом ни разу не ошибиться?

В источниковедческом введении Платона к преданию об Атлантиде есть и еще одно уязвимое место. Остается неясным, в каком именно виде дошла до него самого или до Крития, на которого он ссылается как на главный свой источник в последней инстанции, основная часть использованной им информации — в виде устного предания или же в виде каких-то записей, сделанных Солоном. В том, что говорит по этому поводу сам Критий, есть какая-то двусмысленность и неопределенность. В первой краткой версии своей истории, которую он произносит в «Тимее», он ссылается только на устный рассказ, который он слышал еще ребенком от своего деда — Крития Старшего. Тот же, в свою очередь, услышал ее когда-то, видимо, также еще в молодости из уст самого Солона. Нам приходится верить на слово рассказчику в том, что он по прошествии достаточно долгого времени уже взрослым человеком смог чуть ли не дословно повторить довольно трудную для детского восприятия историю, которую он десятилетним мальчиком слышал от своего девяностолетнего деда. Заверения Крития, которыми он заканчивает свое повествование, звучат не слишком-то убедительно (см. «Тимей», 25d—26а-с): «Как уже заметил Гермократ, я начал в беседе с ними припоминать суть дела, едва только успел вчера покинуть эти места, а потом, оставшись один, восстанавливал в памяти подробности всю ночь подряд и вспомнил почти все».

Получается удивительная вещь: то, что Критий плохо помнил еще накануне, он сумел восстановить в памяти за одну только ночь, как будто не пользуясь при этом никакими вспомогательными средствами вроде хотя бы краткой (конспективной) записи рассказа Солона. Далее, однако, выясняется, что такая запись или нечто подобное ей все же существовала. Излагая вторую (пространную) версию предания в диалоге, носящем его имя, Критий внезапно вспоминает, что имена атлантских царей были записаны Солоном, как только он узнал о их значении у египетских жрецов и перевел их на греческий язык, и эти записи потом хранились у Крития Старшего, а от него достались его внуку («они и до сей поры находятся у меня, и я прилежно прочитал их еще ребенком», — говорит Критий — «Критий», 11ЗЬ). У каждого внимательного читателя это заявление неизбежно вызывает вопрос: но почему же Критий ни словом не упомянул об этих записях, начиная свой рассказ в «Тимее», а лишь морочил голову своим собеседникам, объясняя им, какая у него прекрасная память, с одной стороны, и как ему пришлось эту память напрягать, чтобы припомнить диковинную историю, услышанную в детстве? Ответ здесь может быть только один: работая над «Тимеем», Платон, очевидно, еще не думал о том, что кроме устной версии предания об Атлантиде ему может понадобиться еще и письменная. Эта последняя была придумана им, так сказать, на ходу, когда, приступив к подробному описанию своего чудесного острова, он сообразил, что никакая человеческая память не способна запомнить на слух странные имена атлантов, а в добавлении к ним множество точных цифровых данных и всяких иных подробностей, которыми он решил украсить свое повествование. У каждого опытного историка небрежности такого рода не могут не вызвать очень сильных подозрений в правдивости рассказчика. А, может быть, не было не только письменной, но и устной традиции об Атлантиде, и Солон никогда не беседовал с жрецами в святилище богини Нейт об этой загадочной стране, и всю эту свою источниковую базу Платон придумал, как говорится, ad hoc, т. е. к случаю, просто потому, что ему очень уж хотелось убедить читателя в достоверности своей истории?

Скорее всего так оно и было на самом деле. При всем своем наукообразном историческом облачении рассказ Платона так же далек от подлинной истории, как описания Лилипутии или Бробдингнега в «Путешествиях Гулливера» далеки от подлинных географических и этнографических описаний дальних стран, хотя создавший их Свифт, несомненно, сознательно подражал таким описаниям и на свой лад был не менее точен, чем иные путешественники того времени. Но если Свифт в душе лишь злорадно издевался над слишком доверчивым читателем, гипнотизируя его этой мнимой точностью своего повествования, то Платон, несомненно, искренне хотел, чтобы ему поверили. Как хорошо известно, идейно и «Тимей», и «Критий» тесно связаны с большим