История и миф - Юрий Викторович Андреев

иного персонажа «Истории» своему обидчику представляется нам справедливой, но это не меняет существа дела. Возмездие остается одной из главных пружин, приводящих в действие механизм геродотовского повествования. Уже в I книге «Истории» Крез хочет отомстить Киру за своего родственника Астиага, Астиаг (в свою очередь) мстит Гарпагу за невыполнение его распоряжения насчет младенца Кира, массагетская царица мстит Киру за смерть сына и т. д.

Нередко цепь обид и возмездий растягивается на весьма длительные исторические сроки, связывая, как это обычно бывает в мифах и в трагедии, сменяющие друг друга поколения кровавой порукой. Каждое звено в этой цепи является обидой (άδιχίη) по отношению к последующему и возмездием (τίσις) по отношению к предыдущему. В сущности, к такому нехитрому чередованию ударов и контрударов сводится у Геродота вся предыстория греко-персидских войн, а также и сама их история. Как мы уже видели, истоки вражды между греками и персами историк возводит к самым отдаленным мифическим временам: вражда эта началась, в его понимании, взаимными обидами, причиненными друг другу обитателями Азии и Европы, причем бо́льшая доля вины лежит (здесь Геродот ссылается на каких-то персов, будто бы сообщивших ему все это) на греках, ибо они первыми пошли войной на азиатов (троянцев) из-за такого, в сущности, ничтожного повода, как похищение Елены Прекрасной.

За этим вступлением следует довольно большая пауза протяженностью в несколько столетий, после чего Геродот заявляет, что он намерен назвать имя того человека, «который, как мне самому известно, положил начало враждебным действиям против эллинов». Этим человеком оказывается Крез. Он покорил греков, живших в Малой Азии, и этим нанес первую обиду всем эллинам (уже в новое время). После него ионийцы были еще раз покорены Киром. Спустя много лет греки попытались взять реванш за нанесенные им обиды: Афины и Эретрия посылают свои корабли на помощь восставшим ионийцам и этим, в свою очередь, наносят страшную обиду персидскому царю Дарию I. Начиная с этого момента, Дарий только и думал о том, как бы отомстить афинянам: одному из своих слуг он приказал каждый раз перед обедом трижды повторять: «Владыка! Помни об афинянах!» (очевидно, злоба на афинян должна была способствовать аппетиту царя). Неудача при Марафоне еще более усиливает озлобленность персидского царя и побуждает его готовить новый поход. В рассказе о подготовке похода Ксеркса также несколько раз вновь всплывает мысль о необходимости отомстить грекам за их вмешательство в ионийские дела, за сожжение Сард и за Марафон. В свою очередь, греки мстят персам за поругание святынь.

Все это нисколько не мешает Геродоту подыскивать, как говорится, на ходу также и всякие иные объяснения происходящих событий. Так, в рассказ о походе Ксеркса вводится мотив зависти богов, который занимает в нем господствующее положение.

Наряду с божественным промыслом и законом кровной мести огромную роль играет в «Истории» Геродота человеческий разум или σοφίη (слово это чаще всего приобретает у него оттенок находчивости, ловкости, умения, даже изворотливости). Героями целого ряда геродотовских новелл являются смелые и удачливые люди, которые благодаря своему уму, энергии и находчивости пробивают себе дорогу в жизни, выпутываются из самых затруднительных положений. Таков спартанец Лихас, который разыскивает в Аркадии и доставляет в Спарту останки древнего героя Ореста, имеющие большое стратегическое значение (спартанцам было предсказано, что только перетащив к себе эти останки, они смогут одержать победу над своими врагами — тегеатами). Таков другой спартанец Офриад. Он один уцелел во время сражения трехсот спартанцев с тремястами аргосцев. Но два уцелевших аргосца покинули поле боя, а он остался и тем обеспечил своему отечеству победу. К этой же категории персонажей принадлежит и Алкмеон, родоначальник рода Алк-меонидов. В одной из новелл Геродот так объясняет происхождение огромных богатств, принадлежавших этому роду: Алкмеон получил у Креза разрешение взять из его сокровищницы столько золота, сколько он будет в состоянии унести с собой. Находчивый грек надел на себя самые широкие одежды и самые большие башмаки из всех, какие мог найти. Наполнив одежду и обувь золотым песком, он насыпал золото в волосы и набрал его в рот. В таком виде он вышел, похожий, как говорит Геродот, на кого угодно, но только не на человека. Увидев его, Крез весело рассмеялся и подарил ему еще такое же количество золота. Можно было бы подумать, что Геродот ввел этот рассказ специально, чтобы опорочить Алкмеонидов, но это не так. В действительности он с большой симпатией относится к этому роду. Смех, который должен был вызвать у читателей его рассказ, мог быть только смехом сочувствия. Недаром Геродот заканчивает новеллу типичным, в греческом понимании, хэппи эндом: «Так разбогател этот дом, а Алкмеон, выкормив четверку коней, одержал победу на олимпийских играх». В числе удачливых и ловкачей, о которых с восторгом повествует историк, мы видим и его знаменитую соотечественницу, карийскую царицу и правительницу Галикарнаса Артемисию. Геродот, буквально захлебываясь, рассказывает о том, как замечательно вела себя эта дама в горестный для персов день Саламинской битвы (см. VIII, 87–88). В эту же славную компанию знаменитых хитрецов Геродот включает и Фемистокла. Весь цикл историй, связанных с его именем, построен по образцу рассказов о ловком обманщике, который умеет найти выход из любого тяжелого положения. Все в один голос называют его «мудрейшим» (σοφώτατος) из эллинов. Кстати, самому Фемистоклу принадлежит, если верить Геродоту, одно весьма примечательное суждение как раз на этот счет. «Здравые замыслы людей обычно удаются, — говорит герой Саламина, — если же замыслы не являются здравыми, то и божество не хочет способствовать человеческим планам» (VIII, 60). Этим историк, по-видимому, хотел сказать, что все, вообще говоря, находится «в руце божией», но при этом человеческий разум обладает известной автономией, и поэтому любое самое дерзкое решение, принятое мудро и с пониманием обстоятельств, будет санкционировано богами.

Итак, в своих взглядах на движущие силы исторического процесса так же, как и в своих представлениях о мире в целом, Геродот остается типичным плюралистом. Его сознание компромиссно и без какой-либо логической последовательности соединяет в себе множество разнородных и противоречивых воззрений. Некоторые из этих воззрений коренятся в религиозном сознании историка и его современников, другие прямо с этим сознанием не связаны и тяготеют скорее к рационалистическим веяниям эпохи (таково, например, типичное для Геродота убеждение в том, что человек сам есть кузнец собственного счастья). Отсюда крайняя пестрота, можно сказать, мозаичность самой картины исторического процесса в изображении «отца истории». В ней нет логики, нет общего плана или какой-то большой идеи, которая пронизывала бы все сочинение Геродота от начала и до конца.

Некоторые западные