Бабочки - Сайсэй Муро
Возвратившись с прогулки, подруги застали Ямачин дремлющей в этой комнате.
– Ямачин, ужин готов? – спросила Кимико, сама поглядывая на Дзинкичи.
– Дядя за меня все сделал.
Прислуга, ходившая гулять вместе с девицами и получившая массу удовольствия, чувствовала себя, по-видимому, неловко перед Ямачин, так как принялась извиняться за то, что заставила ее работать.
Накануне отъезда из Каруйзава Дзинкичи повел всех девушек к мосту Футатэбаси, чтобы сняться на память. Дзинкичи предложил всем усесться на высоком каменном заборе, но на него трудно было взобраться. Девушки влезали, вытягивая одна другую за руки.
– У-ух, голова кружится!
Вода в речке, протекавшей внизу, бежала тоненькой струйкой, журча по камням. Галька, устилавшая высохшее дно, ослепительно сверкала на солнце. Девушки уселись на каменном заборе в ряд. Ветер надувал парусами их белоснежные юбки. Солнечные лучи ярко отражались от них и слепили глаза. Издали казалось, что на заборе сидят не человеческие существа, а белые бабочки.
Окончив чаепитие, девушки снова накрыли рты респираторами, поддерживая их одной рукой, в то время как другая надевала шнурок на ухо.
«Пять белых лебедей с кусками снега в клювах» – пришло на ум Дзинкичи.
Вышли на улицу.
Тана, более других выдержанная в японском стиле, отделилась от компании и сказала:
– Мне нужно еще сегодня пойти на урок.
– Завтра у тебя ведь репетиция?
– Да. Хоть и поздно, а я пойду.
Тана брала уроки японских танцев. Курико тоже давно уже училась танцам. Сэночин, отец которой был музыкантом, вместе со старшей сестрой изучала немецкий язык. Токо, как и Кимико, играла на рояле.
– Ну, ступайте на здоровье, – добавила Тана и стала удаляться.
Остальные вошли в переулок, в глубине которого виднелся барачной постройки ресторанчик, где подавали сируко. Переулок был такой тесный, что с трудом верилось, что он находится на Гинза. Дерево, все постройки, стулья, полотняная вывеска вместо дверей у входа, выглядело вульгарно. Публика, толпившаяся в пыльном помещении, была самая разношерстная: девицы мещанского вида, гимназистки, служащие, женщины среднего возраста, студенты. Ресторанчик напоминал низкопробную лавку мороженщика, какие часто встречаются в деревнях.
– Вот никогда бы не подумал, что на Гинза можно найти такую харчевню, – пробурчал Дзинкичи, пораженный видом набитого посетителями ресторанчика, где буквально негде было упасть яблоку.
– Да, это не тебе ходить сюда, папа, со смехом ответила Кимико.
Не найдя ни одного свободного места, вся компания вышла на улицу. По-видимому, такие ресторанчики были разбросаны здесь повсюду. В следующем, куда зашел Дзинкичи со спутницами, удалось найти свободные места и расположиться за столом. По уверению Кимико, сируко здесь подавали невкусное, но искать лучшего более никому не хотелось. Дзинкичи встал со своего места и пошел заказывать.
Навстречу ему шла женщина, только что вошедшая с улицы. Завидев в углу свободный стул, где только что сидел Дзинкичи, женщина поспешила его занять и через плечо заказала сируко. Вернувшийся Дзинкичи знаком руки пригласил женщину сидеть на месте, а сам остался стоять.
Девушки между тем, не обращая внимания на Дзинкичи, брали ложечками сируко из чашек и медленными движениями отправляли его в маленькие рты. Создавалось впечатление, будто они кормили свои рты с ложечки. Время шло. Дзинкичи продолжал оставаться на ногах.
– Пора, пожалуй, и идти.
– Еще немножечко.
Одну чашку сируко девушки ели бесконечно долго, окрашивая губы жидкостью цвета какао и, как всегда, спокойно разговаривая сдержанными голосами о чем-то непонятном для Дзинкичи.
«Вот почему они так долго задерживаются, когда ходят в город», – подумал он про себя.
Пока Дзинкичи ходил расплачиваться в кассу, девушки поднялись и, вопреки ожиданию, очень быстро надели на губы свои белые респираторы.
«А все-таки проворный народ», – невольно подумал Дзинкичи.
По скрипучей и шаткой лестнице спустились со второго этажа, где потолки были ниже, чем в обыкновенных домах. Это тоже вызвало в душе Дзинкичи странное чувство: Гинза впервые представала перед ним своею дешевою стороною.
Когда вышли на улицу, Кимико сказала отцу сочувственным тоном:
– Бедного папу заставили сегодня терпеть.
– Ничего, я с самого начала был готов к этому.
– В таком случае, можешь пойти куда-нибудь выпить саке.
– А ты что будешь делать?
– Я подожду.
– Нет уж, вернемся лучше вместе.
Дзинкичи выпил за ужином саке менее обыкновенного. К тому же он успел уже проголодаться. Ему хотелось пойти куда-нибудь одному и не торопясь пропустить несколько чарок. Но жалко было отправить Кимико домой одну. А выпить хотелось так, что даже сосало под ложечкой.
– Может, и в самом деле пойти, пропустить чарочку.
– Я же говорю тебе, ступай.
– Нет, сегодня оставлю, – сказал Дзинкичи, нерешительно переминаясь с ноги на ногу на плитах тротуара.
– Почему же вам не пойти, в самом деле? – сочувственно поддержала Кимико Токо.
– Если ты беспокоишься за меня, то это излишне.
Курико и Сэночин заявили, что они поедут на автобусе.
Вот и автобус подошел.
– До свидания, Мурокко, – решительно сказали они и двинулись в сторону. – На седьмой день опять увидимся.
Молчаливая Сэночин только кивнула головою. Дзинкичи и Кимико остались вдвоем, вдруг почувствовав, как вокруг все опустело. У Дзинкичи пропало всякое желание пойти куда-нибудь одному выпить.
– Выпью дома, в чайной комнате.
– Бедный папа, как мне тебя жаль!
Когда Дзинкичи с Кимико вернулись домой, они застали Умэ стоящей на ногах и держащейся за комод: Умэ училась ходить после долгой болезни. Она передвигалась маленькими шажками от комода к раздвижным дверям, от дверей к нише «токонома», держась левою рукой за стойки. Правая рука еще не повиновалась. В чайной комнате было светло, как всегда, но странно было видеть стоящей посреди нее всегда сидевшую Умэ. Возле нее не было даже прислуги.
– Разве можно подниматься, когда нет никого дома? Ведь это же опасно, – сделал замечание Дзинкичи.
– Ну, как Ямачин?
– Маленькая сделалась – как кукла. Все-таки, как мало места занимает человек после смерти!
Дзинкичи хотел уклониться от разговора о Ямачин, но Умэ продолжала расспрашивать.
– А мать видели?
– Да. Она сказала, между прочим, что у Ямачин уже и в горло ничего не шло, а она в день смерти выпила две чашки чаю и съела кусок бисквита. И сказала еще: «Как это вкусно!»
Дзинкичи никак не мог понять, отчего это случается, что безнадежные больные за несколько часов до смерти приходят в себя, в каком бы тяжелом состоянии они ни находились.
– Ямачин сказала, будто бы, еще: «Мама, прости, что я часто капризничала. Выздоровею, никогда больше не буду…»
Дзинкичи остановился и, не говоря больше ни слова,
