Лемурия - Карл Ганс Штробль
– Мне нужна печка, – выкрикнул я в его ноздреватое лицо. – Понимаешь? Тепло!
Иван кивнул. Внезапно мне кое-что пришло в голову.
– Послушай, Иван, – спросил я, – а почему ты сам не попытался заработать эти двести тысяч франков? Ты мог бы! Вакансия открыта для всех – почему же ты не подал заявку?
Тут я увидел, как этот угрюмый брюзга и ворчун впервые выказывает яркую и совершенно несвойственную ему эмоцию. Черты его лица исказились гримасой ужаса. Сложив два кривых, заскорузлых пальца вместе, он неуклюже перекрестился и забормотал в усы:
– Нет, нет, ни за что, ни за что…
Я не знаю, почему меня тоже охватил ужас при этом «нет-нет» и с чего я вдруг весь задрожал, словно меня окатили кипятком и ледяной водой одновременно.
Я схватился за бокал с вином, чтобы справиться с паникой. Край рукава приподнялся, и взгляд Ивана упал на ранку над моим запястьем. Ужас отступил, а затем растаял на его лице, уступив место улыбке, застрявшей там, между уродливых кожных болячек.
* * *
Приходила Маргарет, долго стояла у мраморного порожка перед входом в склеп. Над ее шляпкой с чайными розами качалась голая ветка. Ее глаза были полны слез, катившихся по бледным щекам. Она была так близко – посланница жизни, искусительница… Париж, чьи отголоски жизни я постоянно слышал, будто подослал ее ко мне, чтобы я подчинился искусу. Противостояние длилось почти час…
– Эрнест, – сказала она. – Я прошу тебя… Выйди оттуда! Ты меня больше не любишь? Я позволяла тебе поступать по-своему… Я хотела, чтобы ты верил, что я такая же сильная, как и ты, но я больше не могу выносить твоего присутствия здесь. Позволь мне забрать тебя отсюда. О, Эрнест, ну посмотри на себя! Что за глупость – жертвовать своим здоровьем и жизнью только ради каких-то денег. Разве мы оба не были счастливее, когда не знали, как будем расплачиваться за следующий ужин? Помнишь тот вечер в моей комнате? А ту нашу прогулку по Фонтенбло? В ресторане нам принесли огромный счет – и мы улизнули, даже и гроша не заплатив! О, как мы смеялись… а ты давно смеялся? Если любишь меня – ну же, выходи!..
Я стоял в трех шагах от нее, держась обеими руками за край стола. Тысячи слов любви были готовы сорваться с моих губ. Тысячи подтверждений моей тоски по ней и нежности рвались из моего сердца. Но мне не разрешалось говорить, если я хотел честно завоевать свой приз. Я мог позволить выражаться только своим глазам. Но сможет ли красноречивый взгляд объяснить, почему я не могу отсюда уйти, зачем взвалил на себя эту ношу, почему исполнен решимости заполучить эту награду? И что пути к возврату уже нет, что я – узник собственного отяжелевшего тела? Но прежде всего я должен остаться здесь для разгадки тайны склепа – для того, чтобы узнать, что же такое дыхание эмпузы.
– Видел бы ты, что о тебе пишут в газетах, – продолжала Маргарет. – А что друзья о тебе говорят! Ты послал отчет в университет – все судачат о том, что по ночам ты видишь какой-то свет…
Ого, а вот это уже интересно. И что же, что они об этом думают?
– …говорят, ты сошел с ума и это какая-то форма бреда. Я в это не верю – я знаю, что ты сильный человек, – но…
Ах, «сошел с ума»? Ну да, другой реакции от самодовольных догматиков, наверное, и не стоило ждать. Да пусть думают обо мне что хотят! Как будто здесь, в склепе, меня такие вещи волнуют!
– …но ты же не хочешь, чтобы оскорбления этих людей перестали быть бесплодными, скажи мне? Я не хочу, чтобы ты лишился там рассудка! О, как я люблю тебя, Эрнест. Как я люблю тебя… Я больше не могу этого выносить.
Я тоже не мог вынести этого дольше, будучи близок к обмороку. Неимоверным волевым усилием я дал ей знак – «уходи», после чего отвернулся и долго стоял, пока ее тень не исчезла с мраморного пола, покуда рыдания не затихли среди могил.
Но она – верная, добрая; самая лучшая любовь, какая только может быть у смертного мужчины! – посетила меня снова, уже ночью. Она поборола ужас перед кладбищами – а ведь раньше дрожала от одной только мысли о ночном погосте! Ну конечно, кто, как не моя отважная маленькая Маргарет!.. Ночью я очнулся от тяжкого забытья – сейчас часто сплю именно так – и осознал, что больше не один. Кто-то склонился ко мне и поцеловал – болезненно и несказанно азартно. В зеленоватом свечении вижу силуэт женщины. Отвечаю ей поцелуем, не проронив притом ни слова. Мне запрещено говорить, но целоваться – дозволено… Маргарет обнимает меня с удивительной силой, рожденной тоской и терзаниями. Маргарет – кто, как не она? Все мое тело покрыто ранками. Это следы укусов, шрамы от ее неистовых поцелуев. Я бессильно шатаюсь. Плоть кажется бескровной. Мышцы затекли и размягчились, кожа увяла. И раны не заживают просто так – их покрыла отвратительная мокрая короста, подобная той, что скапливается у Ивана на гноящемся лице. Маргарет приходит теперь каждую ночь… каждую ночь.
* * *
Иван проговорился. Что ж, я знаю, что такое эмпуза. Выпытал-таки. Он все знал, и это было видно по его глазам, по плохо скрываемому интересу к моим ранам – он, казалось, считал и оценивал их. Я видел такой испытующий, оценивающий взгляд на боксерском ринге, когда оба избитых и окровавленных соперника медлят перед тем, как нанести нокаутирующий удар.
Едва мне стало отчетливо ясно, что Иван знает, что такое «эмпуза», я двинулся к нему. До сих пор вижу, как он попятился от меня, как вжался в угол, когда я схватил его за горло. Я встал перед ним.
– «Эмпуза» – что это значит? – спросил я. И тут я увидел, что к нему вернулся страх, оттесняя дерзкое презрение, каковое он так долго позволял по отношению ко мне. Иван
