Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Ваче, выскочка, на прощание руку председателю протянул. Тот вежливо улыбнулся и, пожимая ему руку, пожелал успехов. Это вызвало зависть в Асатуре. Он тоже поспешил протянуть председателю руку.

Бричка тронулась. Но не успела она отъехать самую малость, как появился Бабо. Он вырвался от Сатик и затаил на возницу злобу. В бричку полетело подряд несколько булыжников. Крестьяне с шумом понеслись за Бабо, но того и след простыл. Бричка остановилась. Председатель уездкома вышел и изумленно спросил:

— Друзья мои, в чем дело? Неужели я здесь кого-то обидел?

Ваче, представив, как в один прекрасный день Бабо запустит здоровенный булыжник и в его башку, поспешил объяснить, что в селе есть сумасшедший мальчишка, который в кого угодно может камень кинуть, даже малышей не щадит.

— Если он сумасшедший, почему его в больницу не отправите? — И, подозвав председателя сельсовета, велел: — Тут же отправляйте мальчишку на лечение!

Председатель сельсовета поразмышлял-поразмышлял и пришел к выводу, что, ежели Бабо не изолировать, не упрятать в дурдом, про это непременно прознает председатель уездкома. А тот решит, что крестьяне села Арпы нарочно покрывают того, кто на него покушался.

Председатель сельсовета поручил двум крепким парням достать Бабо хоть из-под земли и привести в сельсовет.

Привели.

Парням было оказано весьма серьезное сопротивление: у одного рука была прокусана, у другого исцарапана физиономия. У Бабо же руки висели как плети. Видать, жестоко их ему выворачивали. Бабо заставили сесть на скамейку. Открыли окна — контору после собрания еще не проветривали. Председатель предложил нескольким крестьянам составить акт о действиях Бабо. Ваче написал отдельное заявление, в котором требовал, чтобы Бабо, как опасный элемент, был изолирован. Акт подписало человек пять-шесть. Все оправдывали себя тем, что делают мальчишке доброе дело, — в конце концов надо же выяснить, болен он или здоров.

В конторе держать Бабо было невозможно. А отправлять нынче же в Кешкенд было уже поздно. Отпустить — означало дать ему возможность смыться. После долгих раздумий председатель наконец нашел выход. Недалеко от конторы, возле церкви, стояла маленькая часовенка. В ней крестьяне обычно покойников на ночь оставляли. А в восемнадцатом году дашнаки превратили часовенку в тюрьму. Несколько суток провел в ней и сам председатель сельсовета вместе с еще двумя товарищами, большевиками. После двадцатого года часовенка опять стала служить моргом. Ребятишки чурались этой мрачной постройки из грубого неотесанного камня.

Председатель велел отвести Бабо в часовню и запереть там, посыльный должен был ключ хранить у себя и сообщить матери Бабо, чтоб та принесла мальчишке хлеба и воды.

Приказание было исполнено. Бабо уже не сопротивлялся — видно, боялся, что ему опять начнут выкручивать руки.

Посыльный явился к матери Бабо со словами:

— Сын твой спятил, стал кидать камнями в председателя уездкома. Мы его изолировали, чтоб он тебя ночью не придушил.

Мать его выслушала, уставилась на посыльного бессмысленным взглядом и вдруг, слабо вскрикнув, упала.

Пока на улице шумели и в дверную щель дневной свет проникал, Бабо еще терпел. Даже не пытался удрать. Руки у него страшно болели. Он прилепился к щелке, разглядывал прохожих и плакал. Слезы принесли ему облегчение, тело обмякло. Он расстелил пиджачок на холодном каменном полу и уснул. Разбудил его голос матери:

— Бабо-джан!..

Он в ответ ни звука. Кругом темень. Не окликни его мать, он бы и не определил, где дверь.

— Бабо-джан, родимый мой, что стряслось-то?

И опять нет ответа. Мать, вся в тревоге, крикнула:

— Да чтоб пусто вам было, изверги! Сына живьем в покойницкую упрятали! Бабо-джан, сыночек мой, голос подай, не боишься ли ты там?

До Бабо вроде бы только теперь дошло, что он в часовне. Сколько раз они с ребятами издали наблюдали, как с плачем и причитаниями выносили из часовни покойника. И тут его охватил ужас. Почудилось — стоит руку протянуть, коснешься гроба. Истошно закричал:

— Ма!..

Кинулся к двери, принялся колотить в нее, скрестись.

— Откройте!.. Мне страшно!.. Мне страшно!..

Мать всей своей силой налегала на дверь, да куда там.

В это самое время в конторе колхоза «Землероб» происходило общее собрание коммуны. Выбирали состав правления. Асатур взял слово, предложил кандидатуру Овака, Овак — Ваче, Ваче — Асатура. Как все и предполагали, председателем стал Овак. Он вышел из конторы, окруженный членами правления. До слуха его донесся душераздирающий крик:

— Сюда, люди! Только поглядите, что они сделали?..

Овак ускорил шаг, понял, в чем дело, и поразился, как мог председатель сельсовета поступить так жестоко с больным мальчишкой.

— Бабо, отойди в сторонку, я дверь сейчас вышибу, — крикнул Овак и со всей силы ударил в дверь ногой. Отскочила одна доска. Он принялся выбивать и остальные.

Как птаха, заключенная в клетку и обретшая внезапно свободу, вылетел Бабо из часовни и мгновенно скрылся во мраке. Мать поспешила за ним с криком:

— Бабо!.. Бабо-джан!..

Ваче направился домой, опустив голову, — будто не в курсе происшедшего.

Бабо с ревом добежал до дома матушки Наргиз.

Схватился за ручку двери — дверь была на запоре. Принялся колотить в нее кулаками:

— Сатик!.. Сатик!..

Сатик отворила. Бабо влетел в дом, забрался на тахту, съежился.

— Что стряслось, Бабо-джан?

— Меня избили, в часовне заперли... А там покойник...

Уж кто-кто, а матушка Наргиз прекрасно знала, что часовня пуста.

— Это тебе померещилось, Бабо-джан. Не бойся, видишь, мы рядом. Воды попей... Сатик, воды принеси.

Сатик дала ему воды. Бабо опорожнил кружку с жадностью. Потом матушка Наргиз вобрала его ладони в свои и принялась молиться:

— Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое...

Семь раз повторила «Отче наш», увидала, что страх мальчишку покинул, и предложила лечь спать.

В полночь в дверь снова постучали. Это была мать Бабо, глаза заплаканные:

— Бабо у вас нету?

— Тут он, спит.

Она вошла, грохнулась на колени и так, на коленях, рыдая и причитая, подползла к сыну.

Бабо увидал мать, приподнялся, сел и тоже зарыдал.

На другой день матушка Наргиз встретила председателя сельсовета на улице.

— Изверг, — сказала она ему, — до чего мать с сыном довел. Наверху бог есть, он тебе этого не простит.

А вечером столкнулась с Ваче. Выпалила ему в лицо:

— Чтоб дверь твоя черной сделалась! Разрушитель моего дома!..

Распахните дверь шире!

Равенство, которого чаяли пять тысяч лет, явилось наконец!

Из века в век искали его те, что внизу, и душили те, что наверху.

А теперь вот наверху говорят: отворяйте двери, встречайте