Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Япон поморщился, подумал немного и сказал:

— Ладно, что еще?

— Правительственная телеграмма, ваше превосходительство.

— Читай.

— «Срочно отправить эскадрон в Гокчу для подавления революционных вспышек...»

Япон вскочил с места:

— Нам только этого не хватало...

О большевистских мятежниках Япон собирал подробные сведения. Спервоначалу он думал, что их действия — обычные волнения, с которыми могли бы запросто справиться карательные отряды. Забеспокоился он всерьез, когда волнения стали носить массовый характер. Он направлял солдат туда, где обнаруживались следы партизан. Но, случалось, значительная часть солдат назад не возвращалась или же возвращались понурые, заявив, что партизан нигде не обнаружили.

Самой тяжелой оказалась весть о расстреле Вохнушяна. Дошла она до него со значительным опозданием.

— Мерзавцы, перебили моих лучших людей. Я шкуру с них сдеру, брошу собакам... Жив еще Япон!.. Посмотрим, чья мать в черное облачится!

Он уже сомневался в способностях командира карательного отряда, собирался поднять роту, два пехотных взвода, лично ликвидировать мятежников, но...

Поздно вечером он созвал совещание в штабе. Присутствовали все гарнизонные офицеры. Круглое лицо Тачата лоснилось от одной ему понятной радости. Мурад, хмурый, свирепо поводил глазами по сторонам, точно бык, готовый к бою. Япон был бледен, но держался спокойно. Пока офицеры, скрипя стульями, рассаживались, он исподтишка всматривался в их лица, пытаясь определить, на кого можно положиться в минуту опасности. Шум улегся. Он почувствовал на себе выжидательные взгляды и встал.

— Господа, большевистская Россия своим непотребным примером совратила малые народы. Азербайджан охвачен красной лихорадкой. Зараза перекинулась на Армению. Вспыхивают бунты. Партизаны средь бела дня проникают в деревни. Безнаказанными они не останутся. Я рад, что должен воспользоваться случаем и представить к правительственным наградам группу отличившихся офицеров. Будут пересмотрены чины и повышены в звании несколько достойных офицеров.

Уж кому-кому, а кадровым офицерам с фронтовым опытом не нужно было разъяснять, что такое схватка с партизанами. Никто из них не спешил высказываться.

— Предлагаю эскадрону приступить к боевым действиям,  — продолжал Япон, умолчав при этом о сути правительственного задания. — Мы должны обсудить кандидатуру командира эскадрона. Здесь требуется опытный офицер.

Мурад с удивлением посмотрел на комиссара и выкрикнул с места:

— Моя рота подчиняется только мне!

— Да, — подтвердил Япон. — Потому что пока командуешь ты. А когда назначу другого, рота будет выполнять его приказания.

Мурад встал.

— Ваше превосходительство... господа офицеры... Поручите мне подавление мятежа. Я докажу, что мои кавалеристы храбрецы... Все вы повидали войну. А ведь и я могу кое-что доказать...

Он был одержим чувством неутоленной мести. Момент был подходящим, чтобы разом рассчитаться за нанесенные ему Овиком, Левоном и Сагатом обиды. Он еще и прикинул, что нет ничего проще, чем таким путем добиться себе легкой славы и званий, к которым стремились все офицеры.

Чутье Япону подсказало, что в данном случае лучше полагаться на классовую ненависть Мурада к революционерам, чем на военный опыт, который вряд ли пригодится в беспорядочных столкновениях с партизанами. Но согласия своего сразу не дал, заставив Мурада чуть ли не со слезами в глазах упрашивать себя. Кадровые офицеры, дорожащие своей репутацией, с облегчением вздохнули, избавившись от унизительной опасности схваток со своими же соотечественниками. Несколько преувеличенно они поздравили Мурата с боевым заданием. Тот совершенно ошалел от радости и не переставал твердить, что расправа с мятежниками — дело чести дашнакского офицера.

Когда совещание кончилось, Япон велел Мураду остаться и лишь теперь известил, что следует ему собираться в Гокчу, пообещав, что сразу же по возвращении он отправит его против заклятых врагов. Они обговорили час выступления эскадрона, что было военной тайной. Япон при этом дал наспех несколько советов не нюхавшему пороха Мураду относительно тактики передвижения.

В мае тучи быстро наползают и окутывают горы. Между вершинами вспыхивают молнии, точно стегают бичом. Гром гремит с такой силой, что кажется, будто от гор сейчас останутся одни руины. Грозовые раскаты сотрясают скалы и ущелья. Содрогаются души людей и объятых ужасом животных. Под этот вселенский грохот занималось огнем одинокое дерево, и зеленые ветки его вспыхивали разом, как свечи.

Островерхие горы Вайоц дзора местами до того выветрились, что порой на глазах они могли рухнуть, песчаной лавиной сползти в ущелья с адским грохотом.

В ненастье в Вайоц дзоре встретишь лишь редких путников. Отколовшиеся от скал обломки могут запросто подмять прохожих. После ливневых дождей люди выходят на дороги очищать их от каменных завалов.

Эскадрон Мурада выехал из Кешкенда под покровом ночи. До восхода солнца они уже доскакали до Караглуха, к дороге, ведущей в Горс. Тут они наконец перевели дух, уверенные, что выехали из опасной зоны. Конная рота взяла направление к Синей крепости, повыше которой начинался перевал Селима — самые надежные и близкие ворота, через которые можно было попасть из Вайоц дзора на Севан.

Мурад намеревался за утро одолеть перевал, дать эскадрону передышку на плоскогорье, а вечером въехать в Севанский уезд. Но ливень сорвал все его планы. Подъем по крутым опасным поворотам был почти немыслим. Дождевая вода ливневым потоком неслась по склону, скатывая вниз каменную лавину. Мурад приказал сделать привал у подножия Синей крепости. Палатки немедленно были разбиты. Не успели ездовые разместиться, как в биваке раздался страшный шум. Мураду показалось, что ливневым потоком заливает лагерь, но тут же его насторожили винтовочные выстрелы. Ни разу еще не нюхавший пороха Мурад всполошился. Он почувствовал, что обстреливают его палатку. Стоявший рядом с ним офицер, схватившись за грудь, молча повалился на землю.

Крики солдат, храп лошадей, громовые раскаты — все смешалось. Мурад выскочил из палатки, что-то заорал, стал разряжать маузер в воздух. В биваке начался невообразимый переполох, каждый, кто как мог, спасал свою голову. Люди сшибались, падали, топтали друг друга, ни на кого не обращая внимания. Кто-то сбил Мурада с ног, он упал, ушибся о камень, почувствовав страшную боль. Затем через него перепрыгнула лошадь с всадником, сильно лягнув его. Он понял, что промедление кончится смертью. Собрав остатки сил, Мурад кое-как дополз к реке и скользнул в воду. Поток подхватил его и все дальше и дальше уносил от проклятой стоянки. Неимоверным усилием, цепляясь за прибрежные камни, он выкарабкался из воды и, обессиленный, растянулся на земле. Поток унес его не так далеко, как ему казалось, и до его угасающего сознания дошли леденящие душу раскаты партизанского «ура».

———

Дождь прекратился, небо очистилось, взошло солнце. Солнце было кроваво-красным. Залитое солнечным светом зрелище ночного боя было жутким. Повсюду валялись трупы, убитые лошади, раненые