Зигзаг удачи - Эмиль Вениаминович Брагинский
— Доброе имя нашей фотографии находится под угрозой! — сообщил Полотенцев доступно и взволнованно. — Я жду ваших предложений!
На совещание собралось одиннадцать человек, — двенадцатый был в отпуске, а тринадцатый, Владимир Антонович Орешников, задерживался, точнее опаздывал, потому что не был начальником.
Владимир Антонович стоял у витрины магазина «Культтовары», где красовались любительские кинокамеры, кинопроекторы, увеличители, длиннофокусные объективы и многое другое, столь же соблазнительное.
Орешников не сводил взгляда с новой, лучшей в мире фотокамеры «Зенит-112», которую компрометировал ярлык с недоступной для Владимира Антоновича ценой. Эта камера была ежедневной мечтой молодого фотографа. Он был убежден, что, когда эта красавица камера окажется в его талантливых руках, он завоюет даже обложку «Огонька». Орешников устал снимать для паспортов, пропусков и сезонных билетов, он хотел снимать поток жизни для тонких журналов и толстых газет. Он хотел прославиться, и в этом нет ничего плохого.
Орешникова отвлекла от витрины расклейщица афиш, которая только что прилепила плакат:
«Впервые в нашем городе! 29 декабря состоится очередной тираж 3 % выигрышного займа. Граждане! Приобретайте облигации!»
Орешников еще не знал, что этот скромно оформленный плакат сыграет в его жизни немалую роль.
Он вздохнул и заспешил на службу.
Владимир Антонович вошел в помещение, снял пальто и остался в черном джемпере, в узких, но расклешенных в самом низу брюках. Затем он поправил перед зеркалом короткую челку, которую в свое время носили римские патриции, а сегодня носят ученики первого класса и модные литераторы, раздвинул портьеру и появился в фотопавильоне, где только его и не доставало.
В поисках выхода из планово-финансового тупика коллектив монолитно молчал. Орешников Мгновенно оценил обстановку.
— Друзья мои! — звонко сказал он. — Они не пойдут сейчас сниматься. Они заняты. Им не до нас. Они моются, стригутся, покупают елки, шампанское и мандарины. Их можно понять, а понять — значит простить. Именно поэтому мне пришел в голову маленький всенародный почин.
— Поделись своими мыслями, Володя! — оживился Полотенцев.
— Что делают в театре, когда нет пьес? — спросил Владимир Антонович.
— Не знаю… — отозвался лаборант Юра. — Наверное, ничего не делают…
— Ответ неверный! — сказал Орешников. — В подобных случаях артисты сами пишут пьесы… А что делают в вытрезвителе, когда не выполнен план?
— Сами надираются! — радостно догадался ретушер Петя, который это дело уважал.
— Умница! — одобрил его Орешников. — А что делают в родильном доме, когда не выполняют план?… Впрочем, это неудачный пример! — пресек оратор игру фантазии. — Раз нам некого снимать, будем снимать самих себя!
Вновь наступила тишина, а затем раздался смех. Смеялась фотограф Лидия Сергеевна, которая на правах красотки позволяла себе многое.
— Я считаю ваш смех, Лидия Сергеевна, — призвал ее к порядку Полотенцев, — оскорбительным! Владимир Антонович внес неплохое предложение, которое стоит обсудить.
Первой откликнулась на Почин председатель месткома Алевтина Васильевна, женщина молодая, энергичная, незамужняя и, к сожалению, внешне похожая на своего некрасивою папу. Всю нерастраченную женскую нежность Алевтина расходовала на общественную работу.
— Товарищи! — сказала она с пафосом. — Мы никого не будем агитировать и тем более принуждать. Все на добровольных началах. Нам представился очередной случай проявить сознательность. Каждый, как всегда, будет действовать но велению сердца и гражданского долга. Я, например, снимусь в трех ракурсах: в фас, в профиль и в полный рост. Запишите меня, Ира!
Лаборантка Ира, которая на всех совещаниях вела протокол, открыла фамилией Алевтины список добровольцев и выжидающе посмотрела на Юру. Пять месяцев назад они полюбили друг друга. Их роман протекал в темноте лаборатории, и в этот период «Твой портрет» выдавал немало брака.
— Мы с Ирой тоже щелкнемся, но в трех видах нам дорого! — вздохнул Юра.
— Вы что, беднее других? — кинулась в атаку Алевтина, которая только что распространялась про демократию.
— Войдем в их положение! — встрял в перепалку Орешников. — Люди копят на квартиру. Люди не могут построить семью, ведь на строительство счастья тоже нужны деньги!
Алевтина была непреклонна:
— Ира замуж хочет, а мы из-за этого план не должны выполнять?
— Ладно, — отступила Ира, — мы с Юрой сфотографируемся в трех ракурсах!
— Пусть мне кто-нибудь объяснит разницу между добровольным и принудительным, — подал реплику Орешников, но почему-то именно эти слова не привлекли внимания.
— Я приведу сниматься маму! — пообещал ретушер Петя.
— Прекрасная идея! — воодушевился директор. — Давайте тащите сюда родственников, детей, бабушек, дедушек, друзей — всех волочите, кого сумеете…
— Боюсь, что прогрессивка, которую мы получим, за выполнение плана, — желчно усмехнулась Лидия Сергеевна, — вряд ли окупит расходы по нашим снимкам.
— А мы не думаем о личной выгоде! — мягко пожурила ее Алевтина Васильевна. — Мы находимся в обстановке небывалого подъема! Впрочем, вас, Лидия Сергеевна, никто не заставляет.
— Лидия Сергеевна, снимитесь! — примирительно сказал Орешников, который понимал толк в женской красоте. — Будет хоть одна фотография, на которую приятно смотреть.
— Начнем с того, что снимемся все вместе! — резюмировал директор.
Это предложение было поддержано с удовольствием. Сотрудники относились друг к другу с глубокой симпатией. Коллектив не раздирали распри, а, наоборот, подпирала дружба. Вместе встречали праздники, гуляли на днях рождения, устраивали культпоходы и лыжные вылазки.
Собрание проходило непосредственно в фотопавильоне. Женщины сели, мужчины, среди них и Орешников, встали сзади, образовав живописную группу. Кирилл Иванович собственноручно нажал на автоспуск, будто перерезал алую ленточку, подбежал и плюхнулся на свободный стул между Лидией Сергеевной и Алевтиной Васильевной.
Автоспуск сработал, издав свистящий звук, и тотчас раздался посторонний голос:
— Есть здесь кто-нибудь живой? — и шторы при входе раздвинула старушка, очень старая.
— Одну минуточку! — попросила ее обождать Алевтина Васильевна. — Товарищи! У нас на повестке дня еще есть вопрос. Нужно, чтоб кто-то собрал членские взносы в кассу взаимопомощи. Костя-то в отпуске.
Желающие не находились. Никто не хотел брать на себя эту мороку, потому что, как известно, выбивать членские взносы — это каторжный труд.
Кассы взаимопомощи устроены для того, чтоб в трудные минуты жизни пайщики шли одалживать деньги не у приятелей, портя с ними отношения, а в кассу, то есть у самих себя.
Если пайщик взял деньги и не думает их возвращать, то сумму долга удерживают из его зарплаты. Очень гуманная мера. Когда-то должников сажали в тюрьму, а у одного из индейских племен за долги до сих пор лишают имени и
