Монгольский след - Кристиан Гарсен
Это уже черт знает что! Как я мог за столь короткое время, за несколько лет докатиться от не всегда ясного, но вполне рационалистического мировосприятия к ералашу белиберды в духе «нью-эйдж»[97] с верой в реинкарнацию[98] и погружения во внутренний космос? Ведь почти безропотно согласился поехать в Нью-Йорк, отыскал там новорожденного Чэня и на голубом глазу прошептал ему на ушко пару слов, в то время как он, зажмурившись, оглушительно ревел мне в ответ. Конечно, не очень-то верилось, что это может как-нибудь повлиять на судьбу малыша, но все же я выполнил поручение. Я вообще человек довольно податливый. Стараюсь исполнить все, о чем просит дама. Вот и в этом случае та же бодяга. Решение принимаю быстро. Строчу пару слов для Марьяны, и вот я уже в Монголии. А дальше начинаю понемногу путаться. Чем ближе к сегодняшнему дню — тем меньше могу вспомнить.
Розарио смотрит на меня, явно обеспокоенный моим душевным состоянием. Я его понимаю. Норы, скрючившиеся мертвецы, переселенцы из своего тела в зародыш чужого, младенцы, жизнь которых уходит корнями в предыдущие воплощения… Вспоминаю Кафку, конец «Превращения», где говорится о метаморфозе, которую почему-то никто не замечает, хотя только она, по сути, и показывается в этой новелле: вслед за смертью Грегора его юная сестра, Грета, расцветает, словно расправившая роскошные крылья бабочка, вытащившая свое новое тело из-под скорлупы невзрачной, даже жутковатой куколки, которой, получается, стал для нее любимый брат[99]. Со мной похожий случай. Но я еще внутри скорлупы. Хотелось бы верить, что еще смогу проклюнуться, вернуть себе память и возродиться. Помогите же мне выбраться оттуда! Марьяна, ты будешь моей Гретой, мы станем, ею вдвоем. Ты только вытащи меня.
Снова провал в памяти. Спускаюсь с трапа в аэропорту[100] Улан-Батора, нахожу экскурсовода, которого порекомендовал один приятель во Франции, потом, следуя указанию Шошаны Стивенс, направляюсь в один из микрорайонов, заставленных юртами, к человеку по имени Амгаалан такой-то, который, вроде бы, встречался со Смоленко, однако дома его не оказалось. Решаю справиться о нем у соседки, высокой старухи с морщинистым лицом, длинным носом и громоподобным. голосом. Задаю ей несколько вопросов. Она долго рассматривает меня — особенно ее удивило, если не ошибаюсь, что имя и адрес ее соседа я узнал от Шошаны Стивенс, с которой она, хотя это кажется невероятным, знакома, потом говорит: то, что я ищу, находится в горном массиве Дулаан-Хайрхан-уул[101]. У переводчика своя машина, с ним вдвоем мы и отправились в путь. Спустя несколько дней прибываем сюда, по чистой случайности встречаем сопливого мальчишку — да, этого самого, что сидит сейчас в пыли передо мной:
— Мы ведь уже виделись раньше, не так ли?
Он не отвечает, просто смотрит, на меня.
— Ну да, ты вспомни: я спросил, местный ли ты и не доводилось ли тебе слышать о появившемся в этих краях европейце, а ты ответил, что уже давно поджидаешь меня, потому что знал, что я должен приехать, и что где-то вверху, в этих самых горах, в маленькой пещере лежит тело человека, которого мы, видимо, и разыскиваем. Потом ты убежал, и я тебя больше не видел и не нашел никого, кто мог бы проводить меня в горы. Сусанин голопузый. Я отослал шофера назад в Улан-Батор — сказал, что обойдусь без его помощи: еды и воды у меня был запас на три дня, этого мне казалось достаточно, а потом я рассчитывал встретить кочевников, которые помогли бы добраться до ближайшего города. Переводчик-шофер не хотел бросать меня одного, пришлось дать ему расписку, что я его отпускаю. И даже после этого я долго еще убеждал его, что не пропаду и сам. Когда он, наконец, сдался и уехал, я побрел в направлении, которое указал мальчуган. В горах не переставая кружил ветер. Палатку я разбил среди пышной травы в котловине под угрюмым серым небом, выбрав место, хоть немного укрытое от шквалистых порывов ветра. С этой отправной точки и начинались мои вылазки по окрестным горам… Сходил раз, другой, третий, хожу, хожу, хожу, не жалея сил, и пройду еще сколько понадобится. На исходе третьего дня я оказался слишком далеко от палатки, чтобы успеть вернуться засветло, заночевал под открытым небом и простудился. Началась горячка. Мне кажется, слегка брежу. Раздумываю о том отрывке из Евангелия, где говорится, что даже у лис есть убежище, чтобы укрыться вечером, я же блуждаю по пустынным заледеневшим горам на самом краю света и не нахожу такого места, где можно было бы приткнуться на ночь[102]. Дождавшись рассвета, я отбрасываю идею вернуться в палатку и продолжаю брести в противоположную сторону — будь что будет. Отмечаю про себя, что уже потерял чувство реальности. Но задумавшись о причинах, которые привели меня сюда или в Нью-Йорк несколько лет назад, я был вынужден признать, что это чувство я утратил давно, если только оно у меня вообще было. Из еды почти ничего не осталось — всего горсть сухофруктов, а этого мало, чтобы бороться с холодом и усталостью. Шагаю вперед, хотя, возможно, блуждаю по кругу, но все же иду, иду, продолжаю идти. Для меня теперь не существует ничего,
