Дни убывающего света - Ойген Руге

— А как же ты сюда попадаешь? Откуда у тебя ключ?

— Я вставил замок.

— Ты хочешь сказать, что взломал квартиру.

— Папа, хата стоит пустая. Никому до нее нет дела.

Курт посмотрел на коричневую изразцовую печь. За распахнутой настежь чугунной дверкой теплился огонек. Рядом с печью стояла картонная коробка с углем. Нарушение правил пожарной безопасности, — подумал про себя Курт. Вслух он сказал:

— Ну, отлично, пойдем поедим.

Между тем стемнело. Светила только половина старых, довоенных еще, фонарей. Мусорный контейнер дымился.

— Хорошо здесь, — сказал Курт.

— Да, — сказал Саша — лучший район в Берлине.

Они шли друг за другом, так как в снегу была протоптана только одна узенькая тропинка. Саша впереди. На нем была потертая, слишком тоненькая куртка в военном стиле, кажется, их называют парками.

— А где собственно твоя дубленка, — спросил Курт.

— У Мелитты еще.

— У Мелитты еще, — пробормотал Курт.

— Что? — спросил Саша.

— Ничего, — ответил Курт.

Наконец-то вывернули на Шёнхаузер. Теперь они шли рядом.

— Мама беспокоится, — начал Курт.

Саша пожал плечами:

— У меня всё хорошо.

— Меня это радует, — ответил Курт. — Может, ты объяснишь, что, собственно, происходит.

— А что происходит? Я здесь, я есть. Жизнь прекрасна.

— Мелитта говорит, ты хочешь развестись.

— Вы были у Мелитты?

— Мелитта была у нас.

— Чудесно, — сказал Саша.

— Мелитте нельзя больше к нам приезжать?

— Да пожалуйста! Я только рад, если вы вдруг поладили.

— Мелитта — мать нашего внука, — сказал Курт. — И не мы ее себе выбирали. Это твой выбор. Ты хотел жениться. Ты хотел ребенка. Мы тебя тогда пытались отговорить…

— Точно, — сказал Саша, — вы нам посоветовали убить ребенка.

— Мы тебя отговаривали так поспешно жениться на женщине, которую ты едва знаешь. Мы отговаривали тебя заводить ребенка в двадцать два…

— О’кей, — сказал Саша, — ты был прав, если хочешь. Ты теперь доволен?

На углу Гляймштрассе ресторанчик «Винета». На двери написанное от руки объявление «Закрыто по техническим причинам».

Ресторан по другую сторону улицы тоже закрыт: «Понедельник — выходной».

Они шли дальше, к центру города. Волнами накатывал транспортный шум. Курт выждал момент, когда можно говорить, не повышая голоса. Предпринял еще одну попытку:

— Речь не о том, кто был прав тогда или сейчас. Я не упрекаю тебя. Но ты женился, у тебя сын и теперь у тебя определенная ответственность. Ты не можешь вот так всё бросить и сбежать, из-за какой-то проблемы. В браке бывает всякое.

— Речь не о проблемах в браке, — сказал Саша.

— Ага, — ответил Курт. — А в чем же тогда дело?

Саша молчал.

— Извини, но я считаю, что мы, твои родители, имеем определенное право узнать, что случилось. Ты просто исчезаешь надолго, ты не даешь о себе знать… Ты можешь себе представить, что творится дома? Баба Надя плачет целыми днями. Мать совершенно измотана. Я не знаю, на сколько лет она постарела за последние несколько недель.

— Вот только не надо из меня делать виноватого за возраст матери, — сказал Саша.

Курт хотел возразить, но Саша не дал ему рта открыть, вдруг громко продолжив:

— К моему великому сожалению, я не могу всю свою жизнь выстраивать так, чтобы маме было спокойно. У меня есть право на свою собственную жизнь, у меня есть право на проблемы в браке, у меня есть право на боль…

— Я думал, у тебя нет проблем в браке.

Саша молчал.

— У тебя другая?

— Я думал, что Мелитта вам всё рассказала.

— Мелитта нам ничего не рассказала.

— Нет, другой нет, — сказал Саша.

— Что же тогда?

Саша засмеялся.

— Может, у Мелитты другой? Ведь такое тоже возможно!.. Здесь бройлеров дают.

Они стояли у кафе «Золотые бройлеры» на углу Милаштрассе. Курту не хотелось ни бройлеров, ни неонового света и столиков из шпрелакарта, но больше всего ему не хотелось ожидания на морозе — от дверей змеилась очередь.

— Что еще есть поблизости?

— Через дорогу есть «Винер Кафе», — сказал Саша.

— Что там можно поесть?

— Пирожное.

— Ну, не может быть, чтобы здесь негде было перекусить, — сказал Курт.

— «Балкан-гриль», — сказал Саша и показал в направление Алекс.[36]

Они пошли дальше.

Дул сильный ветер. Прогрохотал состав метро — метро было проложено поверху, как наземный транспорт, а вот городская электричка шла под землей.

— Перевернутый мир, — подумал Курт.

Он пытался встроить в свои представления о жизни мысль, что Мелитта изменила Саше. Если бы Саша изменил Мелитте, то это его бы не удивило. Но наоборот? Это ошеломило, и если честно, то Курт ощутил, пожалуй, некоторое удовлетворение — вот он, современный брак! Равноправие! Он-то, Курт, со своим традиционным браком отстал.

Вслух он сказал:

— Я понимаю, конечно, что тебе больно.

— Отлично, — сказал Саша.

— Я понимаю, — сказал Курт, — даже если ты не веришь, но я же тоже пожил на свете. Чего я не понимаю, так это почему ты живешь в этой халупе?

— Мне в зоопарке жить?

— Я бы хотел знать, почему ты не живешь в своей квартире?

— Ну я же сказал. Так как там живет Мелитта, со своим…

Саша неопределенно черкнул рукой в воздухе.

— Как? Этот живет там?

Саша молчал.

— Но ты же не можешь вот так запросто отдать ему квартиру.

— Отец, Мелитта всё равно получит квартиру по решению суда.

— Но ты же теряешь свое право на нее.

— Что сейчас важнее? Квартира?

— Извини, — сказал Курт. — Квартира тоже важна. Мать вам раздобыла эту квартиру, клеила с тобой обои, потому что Мелитта была беременна. А ты просто всё бросаешь — ведь твоя мать купит тебе еще одну квартиру.

— Вот видишь, в чем дело! — Саша остановился, почти орал. — Вот оно в чем дело!

— Да, — согласился Курт. — Вот в чем.

Саша махнул рукой и пошел дальше.

— Ты и вправду дубина, — крикнул Курт ему вслед.

Саша продолжал идти.

— Я тебе вот еще что скажу: если всплывет, что ты взломал квартиру… Это криминал, понятно тебе? Тогда твоей учебе — крышка.

— Учебе и так крышка, — сказал Саша и вошел в ресторан «Балкан-гриль».

Курт неохотно зашел следом.

В ресторане, сразу за дверью, люди стояли в очереди в ожидании столика. Курт с Сашей встали в очередь. И в самом деле ресторанчик был полон. Жирный темноволосый официант, которого Курт принял за болгарина, носился туда-сюда, распространяя суету. На нем был черный костюм и не совсем свежая рубашка. Живот свисал из-за пояса. Голова, похоже, разбухла от напряжения.

— Дваа салааата по-шоопски, дваа кеебаба с рисом, — крикнул он в кухню на тягучем берлинском диалекте.

Только он позволял себе шуметь. Посетители говорили приглушенно и робко подзывали официанта, когда