Создатель эха - Ричард Пауэрс
«Я никто, но сегодня вечером на дороге Норт-лайн…» Она поспрашивала персонал о записке. Судя по всему, та внезапно появилась на прикроватной тумбочке вскоре после поступления Марка в отделение. Медсестра-латиноамериканка с замысловатым ожерельем в виде распятия, усыпанного бирюзовыми камнями, настойчиво повторяла, что никому, кроме Карин и персонала больницы, не разрешалось заходить к нему в течение первых тридцати шести часов. Даже предоставила документы в подтверждение. Затем потянулась забрать записку, но Карин не отдала. Ее следовало отдать Марку, когда тот придет в себя.
Его перевели в палату и разрешили с ним сидеть. Он растянулся на кровати, как упавший манекен. Два дня спустя открыл глаза на полминуты, но потом снова крепко их сомкнул. Позже, вечером, после заката, снова открыл. За следующий день она шесть раз ловила его взгляд. Каждый раз в нем отражался неподдельный ужас.
Лицо искажалось, как резиновая маска, будто он видел перед собой фильм ужасов. Каждый раз его отстраненный взгляд искал Карин. Она сидела у постели, и чувствовала, будто соскальзывает с посыпавшегося края глубокого карьера.
– В чем дело, Марк? Скажи. Я рядом.
Она умоляла медсестер как-то помочь ему, сделать хоть что-нибудь. Ей вручили специальные нейлоновые носки и баскетбольные кеды: их следовало снимать и надевать на Марка каждые несколько часов. Что она и делала каждые сорок минут, попутно массируя ноги. Улучшала таким образом циркуляцию крови и предотвратщала образование тромбов. Карин сидела у кровати, надавливая и разминая мышцы. В какой-то момент поймала себя на том, что вполголоса произносит клятву своей бывшей молодежной организации: «В голове моей – только ясные мысли, в сердце – беззаветная преданность, руки мои служат высшему благу, и я слежу за здоровьем для лучшей жизни…»
Будто она снова стала школьницей, а Марк – ее проектом для окружной ярмарки.
Высшее благо: она стремилась к нему всю жизнь, имея в арсенале только степень бакалавра социологии университета Небраски в Карни. Помощница учителя в резервации Уиннебейго, волонтер на пунктах кормления бездомных в центре Лос-Анджелеса, неоплачиваемая офисная работница в юридической фирме в Чикаго. Одно время она даже участвовала в антиглобалистских маршах в Боулдер-Сити, дабы впечатлить потенциального парня, и яростно скандировала протесты, чувствуя себя до безобразия глупой. Можно было бы остаться дома и попробовать сохранить семью, если бы не эта самая семья. Теперь последний оставшийся член семьи лежал ничком, недвижимый, неспособный отвергнуть заботу.
Доктор вставил металлический дренаж в мозг Марка, чтобы откачать жидкость. Выглядело приспособление чудовищно, но главное – работало. Давление в черепе снижалось. Мешочек кисты уменьшался. Теперь мозгу было достаточно места. Так она Марку и сказала.
– Тебе осталось только поправиться.
Часы пролетали в мгновение ока. Но дни тянулись без конца. Карин сидела у кровати, понижая температуру тела брата специальными охлаждающими одеялами, снимала и снова надевала обувь. И постоянно говорила. Он ни разу не подал виду, что слышит, но она упорно продолжала. Барабанные перепонки у него были в порядке, нервные окончания продолжали работать.
– Купила тебе роз. Прелестные, правда? А пахнут как! Медсестре нужно поменять капельницу, Марки. Не волнуйся, я рядом. Ты обязан поправиться до того, как улетят журавли. Они бесподобны. Так много журавлей к нам еще не прилетало. Косяками прибывают. Парочка даже на крышу «Макдональдса» села. Точно что-то замышляют. Боже, Марк. Ноги у тебя, конечно… Воняют, как испорченный рокфор.
«Нюхай мои ноги», – так она наказывала его за любой проступок, когда стала уступать в силе. Она вдохнула запах его застойного тела, впервые с детства. Рокфор и творожистая рвота. Как и у котенка, которого они нашли под крыльцом, когда ей было девять. Кисло-сладкий, как пятно плесени на ломтике влажного хлеба, который Марк в пятом классе оставил в контейнере на вентиляции духовки – научный эксперимент для школьной научной ярмарки – и о котором после напрочь забыл.
– После выписки первым делом искупаешься.
Она рассказала о веренице посетителей соседа по палате, который находился в коматозном состоянии: женщины в платьях-халатах, мужчины в белых рубашках и черных брюках. Стиль мормонов шестидесятых. Он слушал ее истории, камнем лежа на кровати, не двигая ни одним мускулом лица.
На второй неделе в палату зашел пожилой мужчина в пуховике; он был похож на блестящего синего маскота Мишлена. Встав у кровати коматозного соседа Марка, он закричал:
– Гилберт. Парень! Слышишь меня? Просыпайся, сейчас же! Хватит дурачиться. Прекращай, слышишь? Пора домой.
На шум явилась медсестра и утащила буйного посетителя. После этого Карин перестала разговаривать с Марком. Но он, казалось, перемены даже не заметил.
Доктор Хейз заявил, что все решит пятнадцатый день. Девять из десяти пострадавших с закрытой черепно-мозговой травмой приходят в себя в течение двух недель.
– Зрачки реагируют – это хорошо, – сказал он. – Рептильный мозг проявляет активность.
– У него мозг рептилии?
Доктор Хейз улыбнулся, как врач из старого медицинского ролика:
– Как и у всех нас. В нем записан наш долгий путь эволюции.
Стало ясно, что доктор не местный. Эволюционный путь жителей Карни был не таким уж и длинным. Оба родителя Шлютеров верили, что происхождение видов – это коммунистическая пропаганда. Марк тоже сомневался в правдоподобии научного объяснения. «Если миллионы видов постоянно эволюционируют, то как получилось, что поумнели только люди?»
Доктор прояснил:
– Наш мозг претерпел множество удивительных преобразований. Но полностью измениться не в силах. Только добавлять новые структуры поверх существующих.
Карин представила исковерканные особняки в Карни – великолепные деревянные викторианские дома с кирпичными пристройками тридцатых годов прошлого века и террасами из прессованного картона и алюминия из семидесятых.
– И что же такого хорошего делает его, эм, рептильный мозг?
Доктор Хейз начал перечислять: продолговатый мозг, Варолиев мост, средний мозг, мозжечок. Карин добавила слова в крошечный блокнот на спирали, куда записывала все неизвестные термины, чтобы позже навести справки. Со слов доктора выходило, что человеческий мозг такой же хрупкий, как игрушечные пикапы, которые Марк собирал из выброшенных сломанных шкафов и разрезанных бутылок моющего средства.
– А что насчет добавленных?.. Какой мозг над рептильным? Птичий?
– Следующий – млекопитающий мозг.
Она губами повторяла за ним, не в силах сдержать привычку.
– И какие проблемы с этим мозгом у моего брата?
Доктор Хейз напрягся.
– Сложно сказать. Мы не нашли явных повреждений. Видим активность. Саморегуляцию. Гиппокамп и миндалевидное тело не повреждены, но происходят всплески в миндалевидном теле. Оно отвечает за формирование таких негативных эмоций, как, например, страх.
– Хотите сказать, мой брат чего-то боится? – От волнения она даже не стала слушать последующие заверения доктора. Марк чувствовал. Пусть страх, но уже хоть что-то. – А как его… человеческий мозг? Та часть, что над млекопитающей?
– Он пытается собрать себя по кусочкам. Есть сложности с синхронизацией работы нейронов в префронтальной коре.
Она попросила доктора Хейза
