Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид [Литрес] - Николай Александрович Лейкин

– Тебе сюрприз приготовляла, а вот уж теперь не выйдет сюрприза, – сказала она. – Все-таки это для тебя. Я тебе подарю.

– И я наняла итальянца, чтобы он после вашей супруги бюст с моего Бобки слепил, – сказала Николаю Ивановичу старуха Закрепина, здороваясь с ним.

– Что ж ты не благодаришь меня? – спросила его жена. – Ведь знаменитая дама дарит тебе.

– Спасибо, милочка, спасибо. Я сам закажу свой бюст этому скульптору и подарю тебе. О бюсте я давно воображал. Я даже вопрошу его, чтобы он вылепил меня, как я теперь есть, с опухолью под глазом. Знаменитости от знаменитости. Это будет воспоминание…

– Хорошо воспоминание, нечего сказать!

– Однако ко мне подходят совершенно незнакомые лица, знакомятся и пожимают мне руки по поводу моего подбитого глаза. Сейчас подошел какой-то курский помещик. «Я, – говорит, – предводитель дворянства. Позвольте познакомиться и пожать вам руку». И представь себе, здесь на пляже уж не верят, что это мне ушибло глаз бревном, а положительно думают, что это был кит. Сейчас вот этот предводитель дворянства, о котором я рассказываю… Он граф какой-то… – прихвастнул Николай Иванович.

– Да ты перед Софьей-то Савельевной не заносись, – перебила мужа Глафира Семеновна. – Она знает, как ты синяк получил. Я рассказала ей.

Николай Иванович несколько опешил.

– Да я и не заношусь, – отвечал он. – А только здесь не верят, чтобы это было бревно.

– И нельзя верить. Ведь ты про бревно сам сочинил.

– Ну, одним словом, многие полагают, что кит. Я молчу, я ничего не говорю, а другие люди…

Итальянец-скульптор оформливал глину, улыбался и трещал без умолку, говоря что-то по-итальянски. Глафира Семеновна, видимо, любовалась им.

– Какие у него белые зубы! – сказала она Закрепиной и, обратясь к мужу, прибавила: – Ведь вот и он называет меня «иллюстрисима», а иллюстрисима-то знаешь что значит? Знаменитость. И еще могу тебе сообщить новость, – продолжала она. – Тебе будет второй сюрприз от меня. Догадайся, какой?

Она заискивающе подмигнула мужу.

– Почем же мне-то знать, – отвечал тот. – Я не отгадчик мыслей. Новый купальный костюм купила, что ли?

– Это само собой.

– Третий? Боже мой! – воскликнул Николай Иванович. – Я сказал в шутку, а она, оказывается, и в самом деле купила.

– Не могу же я каждый лень купаться в одном и том же костюме! Здесь хорошее общество: князья, графы, принцы, генералы. Да чего ты сердишься-то? Здесь они дешевы, эти костюмы. Сегодня, например, я купила отличный полосатый белый с синим, и всего только семь франков он стоит. Ведь бумажная материя. А у меня для тебя еще есть сюрприз… – проговорила Глафира Семеновна и заискивающе посмотрела на мужа. – Только ты не сердись. Сейчас мадам Закрепина ходила в фотографию снимать своего Бобку… И я с ней была там.

– Бобкин портрет вы от меня получите в рамке из раковин и можете в Петербурге на письменный стол у себя поставить, – заявила Закрепина Николаю Ивановичу.

– Мерси, – поклонился Закрепиной тот и спросил жену: – И ты сняла с себя портрет? Так за что ж тут сердиться-то? Действительно, надо и мне снять с себя кабинетные портреты… Я так с синяком и снимусь. Пусть будет на память.

– Дался ему этот синяк! – проговорила жена.

– У кого что болит, тот о том и говорит. Ты о купании, а я о синяке.

– А хочешь иметь мой портрет в купальном костюме? – спросила жена.

– Да неужели ты снялась в купальном костюме?

Николай Иванович всплеснул руками. Глафира Семеновна ласково кивнула ему головой и заговорила:

– Только ты не сердись. Ничего тут такого нет особенного. Я заказала только три карточки: себе, тебе и Софье Савельевне. Софья Савельевна была все время со мной, когда я снималась… Фотограф был старичок. Что ж тут такого? Ведь здесь все купаются в своих костюмах при мужчинах, так отчего же фотографу-то? Ведь это же предубеждение. А ты цивилизованный человек… И наконец, мы здесь за границей…

Николай Иванович стоял перед женой совсем изумленный, скоблил себе затылок и наконец произнес, прищелкнув языком:

– Ну, Глаша! Ну, Глафира Семеновна! Ну, мадам Иванова!

Он развел руками.

45

На следующее утро супруги Ивановы только еще встали и пили свой утренний кофе, как в комнату к ним кто-то постучался.

– Кто там? Ки е ля? – спросила Глафира Семеновна по-русски и по-французски.

– Это я. Доктор Потрашов, – был ответ из-за двери. – Можно к вам войти?

– Боже мой! Но я еще не одета! – воскликнула Глафира Семеновна. – Я в пеньюаре.

– Врачей очень часто принимают в пеньюарах! К тому же я уверен, что ваш пеньюар прелестен! – кричал доктор. – Я к вам с курьезной новостью. О вас кое-что напечатано в газете.

Глафира Семеновна встрепенулась.

– Сейчас, сейчас… Все-таки я должна немножко поправиться, вы подождите, – сказала она, вскакивая из-за стола, поправила растрепанные постели, бросилась к зеркалу, зашпилила пеньюар на груди брошкой, припудрилась, слегка провела гребенкой по волосам и крикнула: – Войдите!

Вошел доктор Потрашов и поздоровался.

– В местном листке сегодня есть кое-что про вас, – проговорил он супругам.

– Про меня? – воскликнула Глафира Семеновна. – Ну, что я тебе говорила! – обратилась она к мужу.

– Есть и про вас, но более про него, – кивнул доктор на Николая Ивановича.

Тот самодовольно улыбнулся и сказал жене:

– Нет, милая, твоя слава только здесь, в Биаррице, среди полоумных англичан и дряхлых старикашек, распускающих слюни на купающихся бабенок, а моя слава распространится по всей Европе! Да-с… Что-нибудь насчет полена или бревна? – спросил он доктора.

– Да, да… Ужас что напечатали! Чепуху какую-то…

– Ну да… Еще вчера в казино некоторые говорили, что, может быть, это было и не бревно, а какой-то электрический угорь, которые здесь часты… Угорь задел меня, ожог электричеством, и вот вследствие этого у меня явился синяк.

– Но ведь ничего подобного же не было, ты сам знаешь, – возразила Глафира Семеновна.

– Ничего не известно. Может быть, и было, но я не заметил, – проговорил супруг.

Он уж и сам стал верить, что его что-то ушибло при купании.

– Но ведь ты это сам сочинил, Николай… И про полено, я про бревно… – уличала его жена.

– Сам или не сам – это все равно, – уклонился Николай Иванович от ответа. – Но что мог быть электрический угорь – это возможно. Про угря говорил не кто-нибудь, а профессор, один немецкий профессор, а генерал Квасищев перевел мне, что он говорил. Профессор говорил это по-немецки. Про электрического угря то есть.

– Что