Обагренная кровью - Николай Иванович Ильинский
— Это кто тебе Пентелька, а? — вдруг вскочил со своего места сухощавый, остроносый представитель райкома партии. — Что за обращение? Это ни в какие ворота не лезет! Тьма ты беспросветная, Архип! Какой такой Пентелька? Так нас кулачье Пентельками да Егорками называли! Так мы этих кулаков — враз! — стукнул он кулаком по столу. — Не Пентелька, а Пантелеймон Кондратьевич Жигалкин, инструктор райкома ВКП(б)! Понял ты, чухлома?
— Был Пентелька, да весь вышел, — обиженно произнес Жигалкин, поднимая голову над столом. — Когда мы с товарищем Буденным из Великомихайловки…
— Орденоносец! — не слушая бывшего кавалериста и не снижая громкость голоса, кричал представитель райкома и кивком головы показывал на грудь Жигалкина, где на красной подкладке ловко был прилажен орден Красного Знамени. — Орден ему сам товарищ Буденный вручал!..
— Вот именно, — скромно опустил глаза Жигалкин и, не выдержав испытания славой, рукавом гимнастерки потер орден. — Но я на вас не обижаюсь, товарищи нагорновцы… А обида была наяву, да еще какая! Это когда вы в балках на степи трусливо прятали от нас своих лошадей… Вспомните: едва увидев передовой отряд лихих буденовцев, в котором наяву был и я, не вы ли стали прятать от нас своих коней?… Вот тогда я на вас здорово, по-кавалерийски обижался, вы лишали Первую Конную средств передвижения, наяву мешали преследовать деникинцев, а теперь не обижаюсь, честное партийное не обижаюсь, зло прошло…
Слово «Пентелька» у Савельева вырвалось не случайно. Жигалкина в Нагорном хорошо знали еще до революционных событий. Он уже в те годы был известен как горький пьяница и бездельник. С издевкой говорили, что его лень родилась раньше его самого и что именно она была у него и повитухой! Пантелеймон бродяжничал по окрестным селам, то там, то здесь подрабатывал, но постоянного пристанища не имел. Как теперь доказывал, он не хотел горбатиться на эксплуататоров кулаков. Утверждали, что где-то на одном из хуторов, затерявшихся в степи, вдалеке от оживленных мест и дорог, находилась его развалившаяся от недосмотра изба. Но Жигалкин туда носа не показывал. Зато у базарных цыган он научился угонять чужих коней и тайком по дешевке их продавать, умело заметая затем следы преступления. Вскоре среди конекрадов он стал известен по кличке Пентюх Жига. От прежнего, непристойного промысла теперь Пантелеймон категорически отрекался, хотя признавался, что были случаи, когда он уводил чужих лошадей, а не воровал и не продавал на базарах.
— Признаюсь, я конфисковывал лошадей у кулачья, у этих наяву кровососов, — с революционным пафосом заявлял он. — У Владимира Ильича Ленина категорически так и сказано: экспроприируй экспроприаторов и баста! — Мужики чесали затылки и разглаживали бороды: здорово говорил Пентелька, да такими неслыханными словами, по всему видать, большевистскими. — А чтобы продавать и вырученные деньги прятать в свой карман — ни-ни, — грозил кому-то пальцем Жигалкин. — Тому, кто станет такое утверждать, я наяву голову снесу, — и он широко, с силой размахивал рукой. — Конфискованных лошадей я отдавал бедным мужикам… А в последний раз я отобрал несколько, штук восемь, лошадей у сельских буржуев и прямиком отвел их в армию товарища Буденного Семена Михайловича… Он лично, наяву принародно благодарил меня за этот… ну, не подвиг, а за смелый революционный поступок. … За энтузиазм!
В действительности же лично командира Первой Конной армии Пантелеймон видел лишь издали, когда тот объезжал вместе с другими красными командирами строй конницы. Но «ура!» кричал погромче других: горло было луженое, почему бы и не покричать ради такого случая. А то, что угнанных в разных селах коней он сдал буденовцам, то это сущая правда: иначе деваться ему было некуда — или быть битому кнутами как злостному конокраду (таких не любили ни белые, ни красные и секли беспощадно), или сделать приятную мину при плохой игре и «подарить» кулацкую скотину красным кавалеристам. Те крепко пожали ему руку за такой щедрый подарок и с охотой приняли как истинного сельского пролетария, беспощадно угнетаемого и эксплуатируемого кулаками и подкулачниками, в свои боевые ряды, снабдив кое-каким обмундированием, в том числе штанами с кожаной подшивкой там, где они быстро терлись о седло, а также выдали саблю, карабин и сильно уставшего в походах коня в яблоках. Так Жигалкин совершенно случайно оказался красным конником и вместе с Первой Конной проскакал с громким «даешь!» полстраны.
После гражданской войны он вернулся в родные места уже в другом качестве, с чрезвычайно обостренным чувством принадлежности к пролетариату и с классовой непримиримостью к врагам советской власти, которые, по его убеждению, притаились и ждали удобного случая, чтобы взяться за оружие. Работал Жигалкин в различных районных организациях на партийных и советских должностях, чаще всего в силу своей безграмотности и некомпетентности не оправдывая их.
— Ему бы образование — так незаменимый для советской власти человек был бы, — толковали о нем сведущие люди не только в Нагорном, но и в других селах.
И уже не мифом казалась Пантелеймону строка из французского «Интернационала», ставшего впоследствии официальным гимном Советского Союза: «Кто был никем, тот станет всем!» Он испытал эту притягательную истину на самом себе: от пьяницы и конокрада до партийного работника пусть пока и районного масштаба — как говорится, из грязи в князи! А в будущем — чем черт не шутит, пока ангел спит, возможен рост и выше! Например, его голубая мечта занять должность первого секретаря райкома партии. Почему бы и нет, рассуждал он. В районе с ним считались, уважали его, хотя в спину и ехидно ухмылялись, но стоило ему открыть рот и произнести заветное слово «Великомихайловка», все с опаской и благоговением взирали на него, завидуя тому, как этот бывший конокрад теперь ногой открывал дверь в кабинет самого Юрия Федоровича Морозова, работавшего то председателем райисполкома, то первым секретарем райкома ВКП(б).
Женился Жигалкин еще в годы гражданской войны. До революции об образованной, интеллигентной жене он и мечтать не мог; какая дура пошла бы за несамостоятельного, с постоянным запахом дешевой сивухи батрака замуж! А тут такая возможность открывалась! Вначале после победы Октября он стал горячим сторонником социализации женщин: хватит, мол, буржуям пользоваться красавицами, пролетарская революция дала право на них и беднякам, как он. А когда это постыдное поветрие не нашло поддержки и, к его большому разочарованию, лопнуло, как мыльный пузырь, Пантелеймон взял в жены
