Береги косу, Варварушка - Варвара Ильинична Заборцева
Рядом с банками разные книги на все случаи жизни. Как приготовить настоящую уху, как построить дом, как сложить печь – тоже нашлась. Сначала принялась обтирать книги сухой тряпкой, но потом решила сложить в отдельный мешок. Разберем его вместе, когда папа вернется.
Одежды было немного. Влезла в один мешок вместе с полотенцами и постельным, даже место осталось.
Под кроватью лежали еще книги. Об истории Черноземья, Красногорья и будто всего на свете. А фотография была только одна, на столе. Альбомов не нашла, папа не любил это дело. Но один раз я его поймала, сняла нас вместе. Вот и стоим на берегу нашей реки, за спиной ледоход, а вокруг мешки, сорванные обои и пустой дом, точнее, его половина.
Сижу среди этих мешков, сижу. Много разного в них уместилось. Неужели они – тоже память? Нет… все же хочется не мешками помнить.
Пока ели борщ, пока слово за слово…
Белить примемся в другой день. В комнате уже стало немного светлее. Или просто закатное солнце пришло. До позднего вечера продержалось.
Колокольные слезы
Не зря я сходила тогда в Черноземье, не зря.
Пускай мы с Никитой друг друга не услышали, но я услышала что-то иное. Помню утро, людей над водой. Маленькое озеро на границе Черноземья.
Предчувствие звука и – звук.
Я впервые услышала колокола.
Раскатистый звук по воде особенно плавно ложится. Чувствуешь, что-то повсюду стелется, разливается, но остается незримым. Движение, больше похожее на покой. Даже вода спокойна. Нет бы слушать, как белогорцы, – глазами впитывать, умывать их, глядя на озеро. Слезы во мне поднялись, да еще какие. Полноводные, точно река наша прежняя. Мама не выносит моих слез. Была бы рядом, сказала, о покойнике так ревут, а у нас вроде все живы. Чуть-чуть поревела – и хватит, но нет же. Пока слезы просятся, не держу. Беззвучно катятся, никому не мешают.
Бабушка Марфа запомнила, что на Андельских угорах ледоход встречали и провожали колокольным звоном. И простые дни порой обливали. Жалко разве колоколов, лишь бы на дело их сила пошла. С нашим звоном я на земле разминулась. Колокола в Беловодье затихли задолго до моего рождения. Разве можно оплакивать то, чего даже не видела?..
Значит, я не оплакивала. И правда, не было пустоты, горечи не было и тоски. В тот момент я просто полюбила колокола всей душой. Мне хватит их чистого, ясного звука на много дорог, но если… если когда-то звон разольется по нашей реке… Вот же радость случится тогда.
Посреди озера померещились белые дома. Исчезли они так же быстро, как появились. Чего только не увидишь водянистыми глазами. Но мне показалось, привиделись Андельские угоры.
Не могли же затопить их до единого отзвука.
Запели
За столом сидели бабушка, мама и я. Разговор не заладился.
Бабушка снова что-то застольное вспоминала, а мама была не настроена вспоминать. Особенно про гуляния по три дня, про горы грязной посуды, которые мерещатся ей до сих пор. В итоге мама сказала что-то про ледоход. Вернее, про то, что его больше нет. Раньше после застолий тазами таскали на реку грязные тарелки, чашки. Теперь просто другая жизнь. Мама говорила предельно спокойно, а бабушка сильно разгорячилась:
– Думаете, ледоходу-то от безделья ждали? Ай не-е-ет, шиш вам! Главный праздник в году – ледоходна пора. Не нами заведено. Неделю гуляем, но разве ради гулянки? С праздника на работу сил брали. За зиму-то обмякли, откуда силам-то взяться? Только с реки. Да и просто… людей знали в лицо. Как в соседнем деле трудиться, если в глаза друг друга не знать? Так мы жили. И дома строили, и поля косили, и река была.
Надо было что-то делать, поворачивать разговор.
– А где гуляли-то ледоход, бабушка?
– Да прям у реки. У кого дома поближе, столы с лавками вынесут. Каждый чего-то на стол тащит. Главное, чаем горячим перепивать, а то ветер еще ледяной. Начало положим у реки, а потом и в доме у кого-то…
Кажется, бабушка остывает. И мама еще за столом. Значит, еще вывернем в нужное русло, чаю надо еще согреть.
Андельские угоры, река прежняя… Может, есть память и ближе – дом, наш ранешний дом? И бабушкино слово, к душе оно мне.
– Бабушка, ну-ка вспомни, какие вы песни пели.
И бабушка запела:
С белыми ставнями, с белыми ставнями
дом над рекой,
Где мы оставили, где мы оставили что-то
с тобой,
Милая, давние, где-то за далями,
в дымке сплошной,
Ставеньки скрипнули, словно окликнули:
«Где ж ты, родной?»
Я вспомнила песню и дальше, но не допела ее. Бабушка с мамой, кажется, тоже знали слова, но тоже смолчали их. Так и повисли слова над столом:
С белыми ставнями дом стал чужим.
– Бабушка, давай что-нибудь ледоходное!
Когда весна придет, не знаю,
Пройдут дожди, сойдут снега…
Мы с мамой стали подхватывать. По очереди забывали слова, но следующую песню спели уже вместе. Каждая своим голосом, но едино:
Белым снегом, белым снегом
Ночь метельная ту стежку замела,
По которой, по которой
Я с тобой, родимый, рядышком прошла.
Тишина повисла, хорошая тишина.
– Марфа, тебе так хорошо с косой, ты снова отращиваешь?
Мама с бабушкой многое подметили в тот вечер, не только мою косу, которая и правда будто сама собой отрастать начала, я и не думала. А правда… Многое видят они во мне по-особому. Раньше думала – почему? Теперь не думаю. Наверное, просто с любовью в глазах мир немного яснее видится, а если не видится, слышится, чувствуется – глядишь, потихоньку уладится.
Стол на излучине реки
Над Кулойскими угорами слышна пила.
Пока грубоватая, но все же музыка. Маленькая стройка, но большая радость от нее. Вот-вот появятся рядом с лиственницей большой стол и две большие лавки. Я придумала их, Файку попросила нарисовать, а мужчины уже пилят, рук на морозе не жалеют. Мы раньше не были знакомы, а быстро нашли общий язык, сами вызвались помочь, я не стала отказываться.
Бестолковый из меня помощник, не буду мешать, пойду по угорам.
Ветер сегодня большой. На краю угоров, у самой реки, еще
