Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
Его трое спутников словно забыли о нем. Они говорили, не принимая его в расчет, как говорят при больном, еще не отошедшем от наркоза. Или в присутствии домашнего животного, понимающего лишь строгие команды или ласковые призывы, но не смысл человеческой речи. Теперь они говорили о войне, которая началась и обретала полномасштабные формы, пока Белосельцев улетал с земли в другие галактики.
– Все-таки не уверен, что план Генштаба разделить на две части группировку и одну двинуть в Грозный, а другую в горы, в Аргунское, – это идеальное решение. Тут явное распыление сил. – Буравков покачивал тяжелым пеликаньим носом над коньячной рюмкой. – Надо было одним кулаком бить по Грозному. Грозный взяли – победа!
– Победа будет. Я звонил в штаб группировки, наступление развивается нормально, в сроки укладываются. – Копейко бодро взглядывал круглыми совиными глазами, молодцевато приподнял плечо, словно на нем все еще красовался золотой казачий погон. – Важно другое – народ доволен. Делали замеры по всем губерниям. Одно говорят: «Добить чеченцев в их логове. Отомстить за взрывы в Москве. От Грозного – чтоб ни камушка». Мы можем себя поздравить, победитель будет царем. Народ на руках его в Кремль внесет.
– К концу января, перед началом парламентских выборов, Грозный должен быть взят, – Гречишников надавил кулаком на столик, словно на нем была расстелена карта Чечни с красными стрелами наступающих войск и синими дугами оборонявшихся чеченцев. – К концу января Избранник должен в Грозном принять парад Победы. А Басаев с Хаттабом в клетках должны быть отправлены в Москву и размещены в зоопарке рядом с гиенами. Чтобы показывать их детишкам и они там грызли бы тухлую падаль. Хочу отметить работу ваших телеканалов. Теперь, когда мы их отняли у Астроса и Зарецкого, они работают на Победу.
– Ты послал людей в войска, чтобы они по мере продвижения брали под контроль нефтеприиски? – обратился к Буравкову Копейко. – Чтобы там «леваки» не пристроились. Захватываем скважину, берем под охрану и наливниками, цистернами гоним ее сразу в Ставрополь. А то, я смотрю, зашевелились жучки из «Лукойла» и «Сибнефти». Не пускать их в войска!
– Кто сунется, сам нефтью станет, – угрюмо усмехнулся Буравков.
– Ну что ж, друзья, за Победу! – Гречишников поднял рюмку, в которую из иллюминатора влетел луч солнца, и она будто наполнилась золотом. – За нашу, как говорится, Победу!
Все чокнулись, и Белосельцев со всеми, послушно пригубил терпкий коньяк.
У него было странное чувство, что еще недавно он был мертв, но его воскресили. Однако смерть, в которой он пребывал, была восхитительна и желанна, а жизнь, в которую его насильно вернули, была тягостна и постыла. Воскрешение произошло против его воли, в саркофаг, где он покоился, спеленатый белыми тканями, вторглись любопытные, дерзкие люди. И то ли демонстрируя чудо, то ли утоляя неуемную свою любознательность, насильно вырвали его из мягких, сладостных объятий смерти, втолкнули в опостылевшую, приносящую мучения жизнь. Он был Лазарь, которого оживили, дабы многие через это уверовали. Но сам он, не понимая мира, куда его вновь затянули, тяготился этим светом и воздухом, радужным вихрем винта в иллюминаторе, куском красной рыбы, воздетым на вилке Копейко, тяжелым бугристым носом Буравкова, напоминающим вислый кисет с дробью. Он не желал их всех видеть. Глаза, которые он на них обращал, были молочными бельмами. А зрачки, зоркие, любящие и счастливые, были будто повернуты на дно глазных яблок, и там желтели горячие поля ржи, летел над дорогой белый аист, туманился, словно прозрачное голубое облачко, псковский собор, взлетали с желтой сырой луговины испуганные утки и Аня плыла в прохладной реке, тихо, без брызг, толкая перед своим золотистым лицом бурун.
Он пропустил целый фрагмент застольного разговора и теперь с усилием пытался его уразуметь.
– Еще до взятия Грозного, идеально – под Новый год, Истукан должен отречься от власти, – разглагольствовал Гречишников, мечтательно щуря глаза, словно рассматривал искусно нарисованную картину. – Грозный возьмут сразу после отречения, и лавры победы достанутся Избраннику. Само отречение, как мы говорили, должно произойти в конце старого, уходящего года, старого, одряхлевшего века. Новый год, новый век должен открыть своим обращением к народу Избранник. Это очень важно психологически, важно символически. Народ отворачивается от старого, больного, как и весь предшествующий, израсходованный век, Истукана, с надеждой взирает на молодого и свежего Избранника. В этом есть что-то египетское, не правда ли? Что-то связанное с культом Нила, с воскресением Озириса.
– Сейчас вернемся в Москву, и нужно резко ускорить партийное строительство, – озабоченно сказал Буравков, не разделяя метафизических мечтаний Гречишникова. – Партия Избранника тайно, вчерне должна быть подготовлена к моменту отречения. А к выборам она должна выступить как новая, энергичная политическая сила, оттеснить коммунистов и либералов. Война войною, она необходима как психологическое обеспечение, но нужна эффективная партия, безупречная политическая машина. Об этом станем говорить в Сочи, пусть Избранник включается. Я концентрирую деньги, средства информации, поддержку губернаторов, готовлю подавление политических противников. Но все это необходимо ускорить. Я отчитаюсь в Сочи по этому вопросу.
– Я прочитал речь, которую готовят Избраннику твои спичрайтеры, – недовольно, обращаясь к Буравкову, сказал Копейко. – Слишком академично, иногда сусально, рассчитано на провинциальных актрисок. Нельзя ли туда вставить слова, понятные армии, понятные офицерам? Ну, что-нибудь вроде: «Мы этих Хаттабов Хаттабычей на толчках достанем!» Пусть народ его понимает, а не только дамочки недотраханные.
– Народ его поймет, будь спокоен! – засмеялся Гречишников. – Народ у нас золотой, нету других таких на земле народов. Ему что ни положи в рот – все съест. Только скажи сначала, что это вкусно. Будет есть, давиться, пеной исходить, но повторять: «Вкусно! Ой, вкусно!» Выпьем за наш народ-богоносец!
И они сдвинули коньячные рюмки, влили золотистый напиток в свои мокрые, жирные губы, заталкивая в рот копчености, балык, холодный язык, осетрину в холодце с нежными дольками лимона.
