Алфавит от A до S - Навид Кермани
Однако ночью я, должно быть, случайно коснулась ее во сне или, быть может, сделала что-то большее – я осознала происходящее только тогда, когда уже целовала ее. Она ответила на поцелуй, однако я все равно сомневалась, разделяет ли она чувства, которые я до этого скрывала, не говоря уже о страсти, которая полностью мной овладела. Даже когда я проникла в нее языком, сомнения не покидали меня: нравлюсь ли я ей так же, как она мне? нравится ли ей мое прикосновение? [104]
Наше единение казалось правильным, и, похоже, она чувствовала то же. Я старалась быть осторожной, наслаждаясь каждым ее движением, и это длилось довольно долго. И вдруг, с одной непреднамеренной ласки, я стала свидетелем того, как она потеряла контроль, как ее охватила эйфория. Я почувствовала дрожь, которую вызвала в ее теле, и сама затрепетала до кончиков пальцев ног, прежде чем проснулась. Еще долго я наслаждалась этим ощущением, которое выходило за рамки физического, ощущением начала, которое, возможно, когда-нибудь снова станет возможным, хотя, к сожалению, вряд ли с ней.
* * *
Очередную ночь мучаясь от бессонницы, открываю «Науку любви» Овидия, чтобы – шутка ли – не ограничиваться лишь снами:
Кто из моих земляков не учился любовной науке,
Тот мою книгу прочти и, научась, полюби [105].
Но увы: уже после нескольких строк я понимаю, что эта книга не для меня. Овидий обращается исключительно к мужчинам, которым объясняет, как завоевать женщину. Ничего нового они не изобрели и две тысячи лет назад – те же самые уловки:
И не жалей обещаний: они ведь нимало не стоят —
Право, каждый бедняк этим товаром богат.
Как только она поверит в выгоду, необходимо создать иллюзию, что она отдается по любви.
Ты же, о юноша, вкрадчивой речью подтачивай сердце,
Как неустанно река точит нависший обрыв.
В отличие от «Камасутры», с которой книгу сравнивают в аннотации, или «Благоухающего сада» Нафзави, «Наука любви» Овидия, к сожалению, не касается самого секса, а ограничивается советами, которые якобы ведут к нему. На деле они не могли бы быть глупее:
Польза есть и в слезах: слеза и алмазы растопит.
Только сумей показать, как увлажнилась щека!
Видимо, в наши дни Овидий бы добавлял в коктейль понравившейся женщине клофелин и убеждал бы себя, что она падает в постель от возбуждения:
В винном пылу дозревает душа до любовного пыла,
Тяжкое бремя забот тает в обильном вине.
Не то чтобы сейчас какая-то женщина пришла бы в восторг от такого мачизма, который даже спустя две тысячи лет Альтенберг и Низон продолжают выдавать за что-то возвышенное. То, что мужчины-читатели не замечают и что до сих пор сопровождает восприятие Овидия, слишком хорошо известно читательницам. Да, в такой чистой форме сексизм даже полезен, как афганцу, который получает в руки руководство оккупантов: Winning hearts and minds. Он ведь все равно и не подумает поверить. Куда больше разочаровывает то, что Овидий сводит любовь к азарту завоевания. Даже говоря о страсти, он обесценивает ее, превращая в нечто удобное и ненастоящее.
Бледность – тому, кто влюблен!
Влюбленному бледность пристала:
В этом его красота – мало ценимая кем.
Такой беспечности в любовных делах, о которой говорит Овидий, на самом деле не существует, она – гораздо больший миф, чем угасание мистиков, безумие влюбленных, обожествление возлюбленной или каннибализм Пентесилеи. Никому не удается сохранять ее дольше нескольких недель или отпуска, а потом неизбежно наступает момент, когда появляются чувства, без которых все быстро становится скучным. Самое интересное в «Науке любви» – ее откровенная аморальность, где любовь преподносится как наслаждение, а не как привязанность и самоотверженность.
Нынче стыд позабыт – свое лишь каждому любо,
Каждый за радость свою платит страданьем других.
Парадоксально, но крайний эгоизм приводит к тому же выводу, что и радикальный альтруизм, который проповедует Иисус: необходимо порвать с близкими.
Остерегайся родных, бойся брата, чуждайся знакомца –
Вот с какой стороны ждет тебя истинный страх!
И с недоверием к ближнему возвращается как в добре, так и в зле, и возникает переоценка врага:
Нынче, увы, не врага своего опасайся, влюбленный, —
Чтобы верней уцелеть, мнимых друзей берегись.
Тот, кто таким образом возвышается над моралью, готов навязывать свое спасение другим – даже против их воли, силой, если потребуется.
Это насилье? Пускай: и насилье красавицам мило —
То, что хотят они дать, нехотя лучше дадут.
Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина рада
И что бесчестье она воспринимает как дар.
Что ж, в своих собственных снах я тоже набрасываюсь на спящую и уверяю себя, что этот дерзкий поступок – дар.
312
Возвращаясь из больницы, где отца снова оставили на ночь – далеко не в первый раз в этом году, но наверняка все будет хорошо, – слышу, как диктор по радио объявляет, что сейчас прозвучит гимн Германии – в честь завершения дня. Я уже собираюсь сменить станцию, не столько из-за неприязни к этому архаичному патриотическому ритуалу, сколько потому, что мелодия уже приелась. Но пока я размышляю о том, что «Песнь немцев», по крайней мере, защищена от национализма благодаря признанию Европы, звучит Гайдн – осторожно, нежно, в исполнении небольшого струнного ансамбля. Если представить, что я слышу гимн впервые, то можно ощутить, как его красота помогает расслабиться после очередного тревожного дня. Немцы по праву могут гордиться – их гимн так прекрасен, почти элегичен и глубок, что выделяет их среди других народов.
Нужно лишь забыть о литаврах и трубах, которые звучит на стадионах и партийных съездах, и, конечно, о тексте, где только третья строфа более-менее приемлема. Нужно просто забыть, что это национальный гимн. Забыть о политике, забыть о
