Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова
Работа над романом вошла в свой миттельшпиль, и Гущин стал прикидывать, кому в первую очередь можно было бы отослать рукопись уже готового тома. Но никто на ум не приходил. Точнее, приходили очень многие, но все, кто был способен помочь ему с публикацией, либо окопались по ту сторону идеологических баррикад, либо, как думал Гущин, занимались продвижением исключительно по дружбе, либо просто-напросто умерли. Писать или звонить незнакомым людям он полагал ниже своего достоинства. Правда, не совсем было ясно, к какой степени знакомства относить многочисленных друзей на «Букфейсе». Большинство из них Гущин в глаза ни разу не видел, но, наблюдая за событиями из их жизни в ленте, можно было сказать, что знал он их чуть ли не как родных. Также Гущин всерьез раздумывал взять себе какой-нибудь пышный или, наоборот, неброский псевдоним и сочинить альтернативную биографию. Например, поменять Гущина на Гушчу. Или, положим, стать Арсеном Израиляном. Или даже Израиляном-Оглы. Нет, лучше Колей Герасимовым. Точно. Как герой «Гостьи из будущего». Можно омолодиться лет на двадцать, сделать родным городом Кемерово или Находку. Выдумать, что он был среди заложников «Норд-Оста», или что воевал в какой-нибудь горячей точке, или что он авторка, ЛГБТ-активистка из Молдовы. Ну или что-нибудь в таком роде. Только было не очень понятно, что это она вдруг взялась за написание «Виждь»? В общем, тут все было как-то запутанно. И потом, спустя время ложь все равно обнаружится и, если роман примут плохо, Гущин будет унижен вдвойне. В редакции муниципальной газеты, где он продолжал вести еженедельную колонку о культурных событиях района, рассчитывать было определенно не на кого. Тем более не имело смысла обращаться к знакомым из издательства «Магма», где он проработал младшим редактором шесть лет, но был сокращен в самом начале пандемии. Гущин вынужден был признать, что он вместе со своим поколением окончательно потеснен. И это было невыносимо. В конце концов, оставался вариант опубликовать «Виждь» в интернете, на ресурсе вроде pisatel.su или даже по частям в «Букфейсе». Но, кроме всего прочего, Гущин подумывал обратиться к Инге Рустанович, его молодой ученице с литературных курсов, где он время от времени проводил занятия. Инга с друзьями из «Вышки» организовала свое собственное издательство и там же выпустила сборник рассказов «Мама, я теперь все поняла». Рассказы о тяжелом взрослении на окраинах Тольятти чередовались со стихами, написанными каким-то неврастенически-апокалиптическим верлибром. Конечно, Гущин понимал, что совершенно не подходит под целевую аудиторию нового издательства. К тому же тираж был бы мизерным и ни о каких гонорарах мечтать не приходилось. Так или иначе, попробовать ему никто не мешал. Единственное: Инга ему нравилась. Он даже создал на компьютере специальную, скрытую непонятно от кого, папку, в которую помещал каждую новую фотографию, которую она публиковала в социальных сетях. И почти еженощно, напившись, он писал ей сообщения, которые боялся перечитывать, протрезвев. Этим утром она ему ответила: «Олег Иванович, нет, не хочу, и не пишите мне по ночам, пожалуйста». От стыда хотелось биться головой о стену.
Но проще всего было обратиться к Семе Штейну, старому другу по Литинституту. Тогда, тридцать лет назад, они крепко дружили: ходили вместе на футбол и концерты, ездили в Крым и Питер, пьянствовали в подворотнях и рюмочных, строили баррикады у Белого дома в октябре девяносто третьего, с разницей в месяц похоронили своих отцов. В общем, казалось, что наверху решили: для этих двух жизнь будет уходить вперед параллельными колеями, как на лыжне в зимнем парке. Так оно до поры до времени и было. Но потом Сема неожиданно для друга, да и для самого себя, женился, родил дочь, в то время как у Олега личная жизнь все никак не задавалась. Жена устроила Сему к себе в глянцевом журнале, а Олег продолжал редактировать за копейки дамские романы. Между друзьями наметился разлом, который с годами только увеличивался и углублялся.
Настоящий успех свалился на Сему недавно, с выходом романа «Лента» (сага о жизни семьи московских интеллигентов в послесоветской России). По роману сняли сериал, потом полнометражный фильм. Через год Сема купил дом в Севилье, переехал туда с новой молодой женой. Каждый день он постил фотографии: Сема встречает андалузский рассвет, сидя перед окном в своем рабочем кабинете. Его твердый профиль гуманиста очерчен утренними лучами. Очки в черепаховой оправе, голубая рубашка. Перед ним раскрытый ноутбук, в пепельнице дымится тонкая сигарета. Сема как бы берет паузу и через минуту, всплеснув руками, начнет новый рабочий день. Одних поздний успех старит еще сильнее, потому что, придя, когда на него уже давно не рассчитываешь, он лишает смысла остаток жизни. Другие, наоборот, как будто сбрасывают груз бесполезных лет и хотя бы на время возвращают себе иллюзию молодости. Сема был из таких. Он похудел, занялся бегом. В соцсетях стал гораздо снисходительнее, никому не хамил, никого не высмеивал. Если кто-то оставлял под его постами колкости или оскорбления, то он равнодушно отмалчивался, предоставляя право разобраться с обидчиком своей многочисленной пастве. Уже в том, что он не удалил свою страницу в «Букфейсе», был какой-то кокетливый ложный демократизм.
Олег глядел на эти фотографии, и его тошнило от перемен, произошедших с Семой. От того, что все эти надуманные натюрморты, все
