Это - Фай Гогс
Народу снаружи собралась тьма тьмущая; куда больше, чем виделось мне, пока я находился внутри. Это было немного неожиданно, но одновременно и так лестно, так трогательно! Все сразу же повыскакивали из тачек и мокли под дождем, простодушно выставляя напоказ внутреннее устройство своей карманной артиллерии. Среди толпы разного лихого люда я увидел и моих добрых друзей – Луку, Энди и Сэмми. Там же был и свежеиспеченный жених на выданье Фрэнки Калло!
Два выстрела за моей спиной слились в один. Ну и пусть; ведь по большому счету это ничего уже изменить не могло! Да, все мои старания с братьями потерпели фиаско, но мне следовало как можно скорее сосредоточиться на том, что сейчас на меня глазела целая куча других парней, которым была необходима моя помощь. Смерть Бобби и Эрни была не напрасна, нет! Она показала, что для того, чтобы проторить тропинку любви к зачерствелым сердцам этих животных, я был обязан подобрать совсем другие слова, совсем другие образы:
– Внемлите, о злодеи! – провозгласил я, как и Фло тогда, вознеся руки навстречу хлеставшим мое лицо косым струям. – Я обращаюсь к вам – домушники, шантажисты, мародеры, кровосмесители, насильники, растлители, садисты, палачи! К вам, вероломные шакалы, алчно пожирающие изрыгнутую калабрийскими псами мертвечину; к вам, грязные выродки, в чьих венах течет кровь чахоточных палермских блудниц; к вам, гнусные исчадья, выблеванные немощными чреслами прокаженных бруклинских бродяг; к вам, ползучие гниды, копошащиеся в чумных нечистотах подпольных стейтен-айлендских живодерен!
Внемлите, ибо настал ваш час! Внемлите, потому что лучшие среди лучших из вас, братья Ланца, уже мертвы! Внемлите – и возрадуетесь, а возрадовавшись – падите ниц, ибо пока в Ледяной цитадели Рлим Шайкортх Великий белый червь откладывает личинки в их пустые глазницы, прóклятые старцы Каркозы шьют из их кожи похоронный саван для своего Желтого короля, а из их костей безумный правитель всех демонов Азатот точит свою флейту для приманивания юных, еще не познавших глубин подлинного ужаса ктулху – я, ваш Мессия, предсказанный пророками ста девяноста шести триллионов безвозвратно сгинувших миров, уже высосал досуха их гнилые души и тем открыл пред ними врата в жизнь вечную, блаженную; и то же самое я сделаю со всеми вами – ибо азъ есмь Тот, Кто…
И на этом месте я замолчал. Сделать мне это пришлось по целому ряду соображений. Особенно я бы выделил три из них.
Прежде всего, парни – все до последнего – уже и так давно валялись, уткнувшись носами в асфальт, и боялись шевельнуться. Они побросали пушки и хлопнулись наземь, когда я произнес «падите ниц» – однако, честно говоря, сделали они это не то, чтобы по доброй воле!
Это заставило меня крепко задуматься об одной из важнейших теологических проблем, именуемой в просторечье «вопросом о liberum arbitrium»[57]: «Если бы я действительно был „Тем, Кто И Так Далее“, – думал я, – парни охотно бы сделали то, что сделали и просто так, безо всякого принуждения. А следовательно, получалось вот что: либо я – это все-таки не Он, (пусть и неохотно – ведь к хорошему привыкаешь очень быстро – но я все же допускал это), либо я – это Он, но просто пока еще до конца освоился со своей новой ролью».
Второе соображение было чуть более эмпирическим, и следовало из первого (ну, а что не следовало, если уж на то пошло?) Я, он же Он, на самом пике своей речи внезапно начал терять контакт с умами моей — Его? — покорной аудитории (что, опять, убедительно доказывало, что Он таки не я). Меня вдруг невыносимо начало клонить в сон, причем с такой скоростью, что через несколько минут ребята должны были очухаться и перейти непосредственно к стадии практической стрельбы по неподвижной мишени – замечу, мишени, так до конца и не обретшей состояния чистого духа, иными словами, мишени, все еще состоявшей из плоти и крови! Еще проще говоря, пора было по-быстрому валить. Но куда?
Этот вопрос привел меня к третьему, и вовсе сугубо прикладному соображению: выспаться я мог только там, куда парни, очевидно знавшие о моих будущих перемещениях куда больше меня самого, ни в коем случае не стали бы ломиться. Получалось, что у меня оставался лишь один вариант:
– Кто тут за старшего? – грозно обратился я к ним.
– Я, о Всеотец! – послышался сдавленный голос.
И рядов распростертых людей на карачках выполз солидный пожилой мужчина. Мне не без труда удалось опознать в нем самого Ромео Корси по кличке «Ромео-Четвертак», служившего консильери в семье Гамбино. «Четвертаком» его звали не только из-за его легендарной скупости, но еще и потому, что он однажды приказал четвертовать Сэнди Папполардо и разослать четвертинки главам остальных четырех семей, которые все никак не могли поделить ресторан Сэнди, где подавали тогда самую вкусную риболлиту.
– Скажи-ка мне вот что: есть у тебя на примете какой-нибудь подвал?
– Подвал, Ваше Святейшество?
– Подвал.
Он приподнял голову, но не посмел взглянуть на меня.
– Не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны осведомиться, какой именно подвал угоден Вашему Величеству?
– Потемнее и посырее. И чтобы там было как можно больше крыс.
Я уже сам не понимал, что горожу, поэтому рассчитывал лишь на мою интуицию, которая редко меня подводила.
– Крыс, Ваше Высокопреосвященство?
– Еще раз что-нибудь за мной повторишь, сынок, пеняй на себя!
– Нижайше прошу простить меня, Ваше высочество! Позвольте только узнать, для каких целей он вам нужен, чтобы я мог подобрать именно то, что вам необходимо!
– Я собираюсь как следует там выспаться, и чтобы мне никто не мешал. Так отыщешь ты мне такой подвал?
– Отыщу, сиятельнейший милорд, конечно, отыщу! Но… могу ли я подняться на ноги, ваше превосходительство?
– Можешь.
– Подвал мы обязательно найдем, ваша светлость, не сомневаетесь. Но вот будут ли там крысы…
Я был непреклонен:
– Значит, придется наловить.
– Будет исполнено, достопочтенный! Ди Бьяджо, ко мне! Езжай в город и найди для его милости самый темный и сырой подвал, какой только сможешь там найти. Кавальоре, Сальви – возьмите парней и быстро дуйте в трущобы, поймаете там для господина десяток крыс! Одна нога здесь – другая там! Что-нибудь еще, босс?
– И притащи-ка мне сюда вашего Генерала вместе с
