Том 7. Сухой хлеб - Андрей Платонович Платонов
«Эх, – думает солдат, – далече мы зашли, пропала моя копейка!»
Пришли они в бедный домишко. Жил там сапожник с женой.
У сапожника была жена, сходственная с царицей, как родная сестра: поставь ее рядом с царицей, их и отличить нельзя, которая царица, которая сапожница.
За показ жены сапожник брал по копейке с человека – с купца там, с мастерового, с приказчика, а солдатам и калекам показывал даром. А деньги пропивал.
Заплатил дурак копейку сапожнику, а солдат, конечно, даром прошел. Вошли они в комнату и видят – на кровати женщина лежит и спит. Солдат дрогнул и во фрунт стал: вылитая была перед ним царица.
Дурак и говорит:
– Вот была бы она царицей, она бы тебя палкой не била.
Солдат согласен с дураком:
– Не била бы. Жалко, что она сапожница: из нее бы царица хорошая вышла.
Дурак засмеялся.
– А выйдет, – говорит, – из нее царица!
Солдат обнадежился:
– А как выйдет-то?
Дурак захохотал в ответ, а солдат увел его прочь, а то сапожница проснется.
Идут они обратно.
Дурак спрашивает у солдата:
– Ты где ночью на карауле стоишь?
– Нынче во дворце, в покоях, буду стоять.
– Вот чего, – дурак ему, – я тебе ночью сапожницу приволоку.
– Это к чему же? А сапожник услышит?
– Нету, – дурак отвечает. – Сапожник ничего не услышит. Он днем наработается, потом вина напьется и спит крепко: на нем кривые гвозди выпрямляй – он не чует.
– А к чему мне сапожница?
– Эк ты какой! А говорят – я дурак! Царица-то заснет, ты мне и давай ее сонную, а я тебе на руки – сонную сапожницу. Царицу я унесу к сапожнику, а ты сапожницу в царские покои отнеси, покуда она не проснулась.
Солдат подумал:
«А не страховито ли будет? При царице и моргнуть нельзя, а ты ее к сапожнику унесешь! А вдруг проснется? Да она нам голову прочь!»
А дурак думает иное:
«Царица целый день злится, с утра до вечера умается, а ночью спит-храпит, пузыри изо рта пускает. До своего времени она не проснется. А если и дознается, так я в дураках хожу – какой с меня спрос!»
Солдат согласился:
– Ишь ты, обдумал как! А сам дурак! Так ладно будет, пожалуй. Тащи уж по темноте сапожницу во дворец.
За ночь дурак так и сделал: сапожницу в царские покои принес, а царицу отнес к сапожнику – они и не проснулись.
А как наступило утро, проснулся первым сапожник и толкнул жену в бок. Ему и воды испить захотелось, и курить надо, и голова у него болит: пусть жена ему воды подаст, трубку найдет и в утешенье что-нибудь скажет.
Царица проснулась, открыла глаза, не поняла ничего и опять заснула.
Сапожник ее опять в бок: ты что, дескать, иль не слышишь?
– Подымайся, баба! – сапожник говорит. – Пора.
Царица опять открыла глаза.
– Чего пора? – спрашивает. – Ты кто такой?
А сапожник ей:
– А ты кто такая?
Царица как закричит:
– Ах ты негодный! Ах ты окаянный! Да ведь я царица!
Сапожник как соскочит с кровати:
– Ах, так ты царица?
Схватил сапожничий ремень, шпандырь, и давай царицу пороть-охаживать:
– Ах, так ты царица? Так тебе и надо, царице! Ишь ты, лодырь, ишь ты, негодница! Только спать здорова. Я тебе дам – царица! Я тебе дам – как мужу своему не угождать!
Царица как крикнет:
– Эй, кто там! Забить этого негодяя насмерть!
А никто не идет – нету никого. Царица и думает: «Что такое? Видно, я померла и в ад попала – так это, верно, черт».
Подумала так и опять заснула: может, опять-де проснусь во дворце, в своем царстве, и ничего этого не будет; это мне снится. Ан нет, черт-сапожник ремень положил да опять кулаком ее в бок:
– Баба, чего не встаешь?
– Отвяжись от меня, я царица!
– Как так – ты опять царица? – говорит сапожник – и сызнова царицу хлоп да хлоп! Недобрый был человек. – Подымайся, тебе говорят! Картошку вари, самовар ставь, комнату убирай, портки мне заштопай. Ишь ты, притворщица!
Оробела царица – опять ее этот черт бить да хлопать будет. А больно ей ведь – ей больнее всех: до того она боли-то и не знала. Поднялась она, приоделась в платье сапожницы и стала работать по дому.
Однако за что ни возьмется, ничего у нее не выходит, из рук все валится. Оно так и быть должно: царица-то серчать да царствовать привыкла, только всего.
Сапожник видит – дело у нее не идет, и опять хлоп да хлоп ее. Царица уж молчит и не говорит, что она царица, а сама работать старается.
Вот сготовила она кое-как обед, а его и есть нельзя: недоварено, пересолено, нечисто.
Съел сапожник одну ложку щей и говорит:
– Ты и правда, должно, царица: ничего делать не умеешь. Таких щей и псы не едят.
И снова за свое: хлоп ее – за плохие, значит, щи.
Царица совсем оробела. Сидит она перед сапожником и трясется от страха.
После обеда сапожник лег в кровать:
– Возьми гребень, жена, расчеши мне голову, а я дремать буду.
Стала царица голову сапожнику чесать; что ж делать-то, ослушаться нельзя.
А на другой день велел ей сапожник белье стирать.
Стирает белье царица; сроду она не стирала, все белые руки свои стерла, исстирала, а белье не выбелила.
Так и жила царица у сапожника, жила да мучилась; три дня жила.
А сапожница, как проснулась в царицыной постели, огляделась кругом, видит – приятно везде. На кровати перины, одеванья шелковые и ковровые, зеркала светятся, горница вся прибрана, и цветами пахнет.
«Аль я в раю? – подумала сапожница. – Век того не видела, что вижу».
Тут вошли в спальную горницу четыре горничные девушки. Вошли они, а подойти к царице боятся.
– Вам чего надо? – спрашивает их сапожница.
Девушки ей отвечают:
– Здравствуй, матушка царица! А мы тебя одевать, обувать пришли.
Сапожница им:
– А я сама оденусь. Иль я калека?
А девушки стоят, не уходят.
Сапожница глядит на них:
– Чего ж вы стоите? Неужели дела у вас нету, бездельницы!
А девушки глядят на табуретку у кровати, а на табуретке палка лежит и плетка.
– А бить-то нас будешь когда, матушка? – спросили девушки. – Теперь иль после?
– Да за что ж вас бить? Вам больно будет!
– А за то, матушка царица, что вам серчать надо!
Тут и сапожница рассерчала:
– Дуры вы, что ли? Идите прочь да делом займитесь!
Девушки ушли. А сапожница поднялась, оделась, пошла на кухню
