Романеска - Тонино Бенаквиста
Терпя оскорбления от мужчин, насмешки от женщин и издевательства от детей, Альваро в конце концов научился понимать их странный язык и говорить на нем. С этого момента его тюремщики стали развлекаться, в изысканных выражениях предрекая ему самый страшный конец. Товарищ по заключению спросил его, почему дикари, испытывая по отношению к нему такую враждебность, так долго не лишают его жизни: ведь они могли казнить его сразу же.
С самого своего пленения несчастный тысячу раз считал себя на волосок от смерти, так что этот вопрос стал для него навязчивой идеей. В самом начале он вообразил, что его берегут для какого-то жертвенного ритуала. Но день жертвоприношения все не наступал, и он решил, что индейцы считают его не пленником, а неким экзотическим животным и приходят посмотреть на него ради развлечения. Но теперь он знал правильный ответ: сохранив ему жизнь, племя сделало из него нечто вроде дьявольского военного трофея, живое напоминание о полчищах заморских врагов, явившихся, чтобы погубить их цивилизацию. Теперь этот варвар был безопасен и выставлен на всеобщее обозрение, чтобы все видели его бессилие, а значит, меньше боялись его и готовились морально с ним сразиться и победить. Забавная доля для человека, который бросил собственный народ как раз для того, чтобы не сражаться с другим.
Француз удивился: если они оба должны воплощать в глазах местного населения образ ужасного колонизатора, не является ли один из них лишним? Может, второго следует использовать иначе?
Едва он успел задать себе этот вопрос, как сам нашел ответ на него: как лучше всего показать зверство белых варваров? Только заставив их убивать друг друга. Эту битву и ожидали увидеть все вокруг, по-своему разжигая страсти.
*
Она не останавливаясь прошла через несколько селений и наконец достигла порта Пхонпаи на Китайском море. Из всех пришвартованных там судов только два казались достаточно прочными, чтобы пересечь океан; одно из них, под португальским флагом, готовилось к возвращению на родину с заходом на южную оконечность Индии. На нем она и остановила сначала свой выбор.
Появление на палубе женщины заинтриговало матроса, который вызвал лейтенанта, а тот в свою очередь велел разыскать члена экипажа, говорившего по-французски. Она заявила, что хочет вернуться в Европу, и, ничего не зная о таких долгосрочных переходах, сказала, что в качестве платы за проезд готова на любую работу: драить палубу, чистить трюмы, помогать на кухне, прислуживать офицерам. После того как ее длинная речь была переведена на португальский, три десятка матросов разразились таким хохотом, что корабль заходил ходуном, как будто при бортовой качке.
Лейтенант, затянутый в камзол с золочеными пуговицами и в пудренном парике, похвалил барышню за недюжинную храбрость, с которой могла сравниться только ее же наивность: как, в ее представлении, проведет она целый год в море среди сотни громил-матросов с манерами, которые он охарактеризовал словом «грубые»? Кроме того, неужели она не знает, что моряки не терпят на борту женщин, поскольку они приносят несчастье? На ее вопрос, откуда взялось это глупое суеверие, он не смог ответить, но заверил ее, что при малейшем осложнении, как то: нападение пиратов, цинга, кораблекрушение, — ее объявят виновной и без разговоров отправят за борт.
Когда в ответ на это она заявила, что хочет попытать счастья на другой каравелле, стоящей там же в порту, лейтенант оставил свою иронию: уж на том-то судне ее примут с распростертыми объятиями. Тамошние матросы — самые отъявленные флибустьеры, какие только бороздили когда-либо океан, — не боялись никаких суеверий, как и бед, которые могла бы принести им женщина. А вот ей следовало поостеречься грубого обхождения со стороны этих бандитов.
Действительно, подходя ко второму судну, она увидела несколько человек, занимающихся погрузкой каких-то товаров, и были эти люди так грязны, так оборваны, что она посчитала их ненастоящими моряками. Один из них зловеще поглядывал на нее, другой выкрикнул какой-то комплимент, сомнительность которого она поняла без труда. Наблюдая, как они управляются с мясными тушами и бочонками с ромом, она поняла, что, приняв их предложение, сама станет для них пищей, только другого сорта.
Она почувствовала себя судном, выброшенным на мель гигантской волной, и так будет во всех гаванях мира. Она снова побрела прочь, не зная, кем была отвергнута: самим морем или бороздившими его людьми. Значит, она обречена путешествовать по суше? Что ж, ничего не поделаешь. Время отныне не в счет — только расстояние, и с каждым шагом оно будет сокращаться. Нетерпение внезапно покинуло ее: она нашла кратчайший путь.
*
Не дожидаясь начала братоубийственной схватки, француз стал убеждать испанца не попадаться в расставленную им ловушку. Почему бы им вместо бесчеловечности, в которой их обвиняли туземцы, не продемонстрировать своим тюремщикам полную ее противоположность? Что они потеряют, если предстанут в совершенно ином свете, покажут себя не завоевателями, а такими, какие они есть в глубине своей души? Он задумал рассказать уакани, как был когда-то осужден, казнен и как вернулся из страны мертвых.
Слушая его, Альваро терялся в догадках: похоже, его товарищ по несчастью, попав в плен, тронулся умом и страдает каким-то сказочным бредом, на что способен только мощный, но в то же время больной рассудок. Если только все эти умопостроения не были признаком исключительной хитрости, которая, если ею половчее воспользоваться, могла помочь им избежать верной смерти.
Туземцы, относившиеся, естественно, с недоверием к россказням этих поверженных хищников, не смогли устоять перед историей, в которой говорилось о потустороннем мире: тут было чем разжечь их вечное суеверие, ибо они верили в воскресение после смерти, а их легенды изобиловали духами и призраками. Что касается кровавой битвы, то, собравшись в тот вечер всем племенем вокруг клетки с пленниками, туземцы стали свидетелями неожиданного зрелища.
Рассказчик описывал совершенно другую природу и климат, чем здесь: там четыре времени года сменяли друг друга, причем первое было такое лютое и холодное, что люди могли ходить по воде и переходить пешком затвердевшие реки. Отдельный рассказ он посвятил описанию животных, населявших хлева и птичники, изображал их крики и пение, чем привлек множество новых слушателей. Затем он остановился на своем ремесле — звероловстве, поведав, как ловко умеет расставлять силки, как терпеливо умеет ждать, что вызвало немало шуток со стороны настоящих охотников. Наконец
