Кайран Вэйл. Академия Морбус - Игорь Углов
Она кивнула, изучающе глядя мне в лицо.
— Нужно это как-то… переварить. Выпустить. Иначе ты сойдёшь с ума или взорвёшься. Чувствуешь, что можешь это контролировать?
Я сосредоточился на бурлящей внутри массе. Раньше голод был хищником, целенаправленным и жадным. Теперь это было море, бушующее в сосуде. Я попытался, как раньше, сжать его, уплотнить. Боль ударила в виски, и я застонал.
— Нельзя сжимать, — прошептала Бэлла, будто читая мои мысли. — Нужно… распределить. Растворить в себе. Принять. Это теперь часть тебя. Ты не просто поглотил силу. Ты поглотил сам акт разрушения системы. Ты носишь в себе её смерть.
Её слова были ужасны. Но в них была правда. Я больше не был просто дырой, всасывающей магию. Я стал могилой для целого мира. И мне предстояло научиться жить с этим.
Мы провели в «Редукторе», как потом выяснилось по моим смутным ощущениям времени, около суток. Спали урывками, прижавшись друг к другу для тепла. Говорили мало. Леон время от времени прикладывал ухо к двери, пытаясь уловить хоть что-то снаружи, но безуспешно. Бэлла методично проверяла каждый сантиметр стен, ища хоть какую-то слабину, скрытую панель — всё безрезультатно. Мы были в идеальной тюрьме, которую сами же и выбрали в качестве убежища.
На вторые «сутки» кончилась вода в моей фляге. Жажда начала скрести горло сухими когтями. Отчаяние, тупое и безвыходное, начало подкрадываться. Мы сделали всё, что задумали. Мы сломали тюрьму. И теперь умрём в самой прочной её камере. Ирония была настолько чудовищной, что хотелось смеяться.
Именно тогда дверь вздрогнула.
Не со взрывом. С тихим, механическим шипением, как будто где-то далеко, в мёртвой системе, сработал аварийный механизм, питаемый последними крохами энергии.
Мы вскочили, замерли. Леон выключил фонарь. В полной темноте щель между дверью и косяком расширилась, впуская внутрь полоску света. Не яркого. Тусклого, дрожащего, как от далёкого пожара, но это был свет. И с ним ворвался звук.
Не рёв. Не гул. Тихий, многоголосый шёпот разрушения. Скрип камня, шелест осыпающейся штукатурки, далёкие, приглушённые крики, похожие на птичьи. И запах. Запах дыма, озона, пыли и… свободы. Горькой, страшной, пахнущей смертью, но свободы.
Дверь отъехала ровно настолько, чтобы можно было протиснуться.
Мы переглянулись. Никто не двигался. Это могла быть ловушка. Остаточный импульс системы. Или кто-то снаружи.
Бэлла первая сделала шаг.
— Сидеть здесь — значит сгнить заживо, — тихо сказала она. — Я иду смотреть.
— Я с тобой, — сказал я, вставая. Ноги налились свинцом, но держали.
Леон, после секундного колебания, кивнул.
Мы по одному протиснулись в щель. И замерли.
Коридор, который вёл к «Редуктору», был почти цел. Но «почти» — было ключевым словом. Стены покрыла паутина трещин, светящихся изнутри слабым, больным багровым светом. Пол был усыпан обломками камня и чем-то похожим на стеклянную крошку. Воздух висел неподвижный, густой, пыльный, но в нём не было привычного давления магического поля. Его не было вообще. Была лишь лёгкая, непривычная пустота, как после грозы.
Мы двинулись наверх, к выходу из подземелий. С каждым шагом картина разрушения становилась яснее. Катакомбы, где мы бывали раньше, были неузнаваемы. Проходы обрушивались, пересекались причудливыми, выросшими как грибы кристаллическими структурами цвета запёкшейся крови. В некоторых местах из стен сочилась тёмная, маслянистая жидкость, которая шипела, попадая на камень. Попадались и следы боёв — обугленные пятна на стенах, сломанное оружие, обрывки мантий. Трупов, к нашему облегчению, не было. Либо их унесло волной коллапса, либо…
Мы не стали думать об «либо».
Поднявшись на уровень жилых помещений, мы упёрлись в завал. Целый этаж рухнул, перегородив проход грудой камней, переплетённых стальными балками, будто гигантская лапа сжала башню. Обходить пришлось через лабораторный корпус. Здесь было ещё страшнее. Некоторые помещения выглядели нетронутыми, но внутри них царил хаос иного рода — столы были покрыты инеем или, наоборот, оплавлены, с приборов свисали сосульки застывшего, цветного света. В одной из лабораторий мы нашли источник воды — лопнувшую трубу, из которой тонкой струйкой сочилась чистая, холодная влага. Мы напились, как звери, наполнили фляги, и это маленькое чудо придало сил.
Наконец мы выбрались во внутренний двор — тот самый Нейтральный Пол, где когда-то фонтан с чёрной водой был символом хрупкого перемирия.
Фонтана не было. На его месте зияла воронка, уходящая в темноту нижних уровней. Чёрная вода утекла вниз. Небо… неба не было видно. Высокие башни Морбуса ещё стояли, но некоторые из них были сломаны, как спички, другие накренились, готовые рухнуть. А там, где должен был быть купол неба, висела пелена. Не туман. Не дым. Что-то вроде искажённого, дрожащего марева, сквозь которое пробивался тусклый, неясный свет — не солнца, не луны. Свет умирающего мира или рождающегося — было непонятно.
И тишина. Та самая, оглушительная тишина после битвы, нарушаемая лишь отдалёнными скрипами, шёпотами и иногда — криком, быстро обрывающимся.
Мы стояли среди руин, которые создали, и не могли вымолвить ни слова. Всё, что мы знали, весь наш ад, наш дом, наша тюрьма — лежало в руинах. И мы были живы среди этого.
Первым пришёл в себя Леон. Он медленно обернулся, его взгляд скользил по очертаниям разрушенных башен, по трещинам в земле.
— Геометрия хаоса, — пробормотал он. — Новая конфигурация. Нестабильная, но… существующая. Законы изменились. Магия… она теперь течёт не по каналам. Она… пульсирует. Вспышками. Как молнии в этой пелене. — Он посмотрел на нас. — Мы не просто всё разрушили. Мы всё… перезапустили. В случайном, хаотичном режиме.
— Сколько выжило, как думаешь? — спросила Бэлла, её голос был жёстким.
— Не знаю. Но они есть. — Леон указал на дальний конец двора. Там, в тени уцелевшей аркады, мелькнуло движение. Несколько фигур, осторожно выглядывающих из укрытия.
Мы не стали к ним приближаться. Не знали, кто это — бывшие враги, нейтралы, или те, кто сошёл с ума от произошедшего. Вместо этого мы нашли относительно целое, полуразрушенное крыльцо у стены и сели, наблюдая.
Картина прояснялась медленно. Морбус не был уничтожен полностью. Он был сломан, изуродован, но стоял. И в его руинах теплилась жизнь. Мы видели, как небольшие группы людей — студентов в порванных мантиях, нескольких преподавателей — осторожно перемещались от укрытия к укрытию, разыскивая выживших, воду, еду. Слышались обрывочные переклички. Видели, как двое старшекурсников из Домов Когтей и Костей, забыв вражду, вместе расчищали завал, пытаясь добраться до заваленной кладовой. Видели, как профессор Чертополох, её зелёная мантия, покрытая пылью, руководила импровизированным лазаретом у стены, где лежали раненые.
Система пала. Дома пали. Остались
